Анна Тютчева - При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II)

После этого общего вступления я обращаюсь к Аксакову. Мы много беседовали, во-первых, о новом сочинении его отца «Воспоминания внука Багрова» [109] «Детские годы Багрова-внука». ; с точки зрения психологической это настоящий шедевр. Поэтические, но смутные впечатления раннего детства схвачены и переданы с невероятной тонкостью и мастерством анализа; он сумел с неподражаемым искусством передать сказочное обаяние внешнего мира, особенно природы, для восприимчивой души ребенка; сумел объяснить радости и горести раннего детства, которые испытали все мы, но которые никто из нас не может снова уловить. На каждой строчке восклицаешь: «Это так, это именно так!» Все его рассказы касаются самых обыкновенных событий будничной жизни, но как умеет он запечатлеть в них идеал! Действующие лица у него живут; когда вы прочли его книгу, вы пожили с ними, вы уже прониклись к ним симпатией или антипатией, вы никогда их не забудете. Это обаяние правды, не является ли оно в литературе, как и в живописи, признаком истинного таланта?

Мы беседовали далее о многих крупных событиях, заполнивших последние три года, о лицах, игравших в них роль, сами того не желая, иногда и не подозревая, из чего Аксаков вывел заключение, «что премудрость божия в глупости совершается». Он спросил меня, записываю ли я свои воспоминания, имея возможность видеть так много разнообразных людей и вещей. Я ответила ему, что не делаю этого потому, что, поддаваясь слишком сильно впечатлению данной минуты, вообще слишком страстная, я, перечитывая написанное через две недели, сама себе кажусь смешной. Он советовал мне преодолеть это чувство, потому что через двадцать лет эта эпоха, все значение которой мы в настоящее время не можем оценить, будет представлять огромный интерес и все воспоминания, относящиеся к ней, будут драгоценны. Я обещала ему исполнить это, но не знаю, насколько сдержу свое слово.

Вечером у императрицы был музыкальный вечер. Играли только классическую музыку: трио Вебера и септет Бетховена. Императрица хотела устроить себе маленький праздник и пригласила на этот вечер только таких лиц, относительно которых она была уверена, что они не будут скучать. Поэтому количество избранных было очень невелико. Кроме графа Матвея Виельгорского и князя Львова, которые сами участвовали в исполнении септета, присутствовали только герцог Мекленбургский и великий князь Константин (остальные члены императорской фамилии отказываются слушать классическую музыку), граф Нессельроде, барон Мейендорф, граф Апраксин, граф Сумароков, князь Одоевский, Литке, графы Адлерберг, отец и сын, и из дам — Полина Бартенева, Александра Долгорукая и я. Было грустно видеть такое собрание стариков и думать, что, когда их не станет (а это случится в ближайшем будущем), в России не останется никого, кто бы умел слушать Бетховена и Бебера…

10 июля

Приезд Юма-столовращателя. Сеанс в большом дворце в присутствии двенадцати лиц: императора, императрицы, императрицы-матери, великого князя Константина, наследного принца Бюртембергского, графа Шувалова, графа Адлерберга, Алексея Толстого, Алексея Бобринского, Александры Долгорукой и меня. Всех нас рассадили вокруг круглого стола, с руками на столе; колдун сидел между императрицей и великим князем Константином. Вскоре в различных углах комнаты раздались стуки, производимые духами. Начались вопросы, которым отвечали стуки, соответствующие буквам алфавита. Между тем духи действовали вяло, они объявили, что слишком много народа, что это их парализует и нужно исключить Алексея Бобринского и меня. Впоследствии они полюбили Бобринского, но против меня навсегда сохранили зуб. Нас удалили в соседнюю комнату, откуда, впрочем, мы очень хорошо слышали все, что происходило. Стол поднялся на высоту полуаршина над полом. Императрица-мать почувствовала, как какая-то рука коснулась воланов ее платья, схватила ее за руку и сняла с нее обручальное кольцо. Затем эта рука хватала, трясла и щипала всех присутствующих, кроме императрицы, которую она систематически обходила. Из рук государя она взяла колокольчик, перенесла его по воздуху и передала принцу Вюртембергскому.

Все это вызывало крики испуга, страха и удивления. Я все слышала из другой комнаты, и мной овладела тоска. Я не сомневалась в том, что сами черти игриво забавляются тут. Должна сказать, что вид Юма во время сеанса произвел на меня более сильное впечатление, чем все остальное. В обычное время лицо Юма довольно незначительно: мелкие женственные неопределенные черты, вид почти глупый, ничего привлекающего к себе внимание, кроме большой моложавости. Но во время сеанса какой-то внутренний огонь как будто излучается от него сквозь смертельную бледность, покрывающую его черты; глаза его широко раскрыты, уставлены в одну точку и сияют фосфорическим блеском, рот полуоткрыт, как у человека, который дышит с трудом, а волосы, по мере того как происходят откровения духов, от испуга медленно вздымаются и стоят на голове, образуя как бы ореол ужаса. Тогда этот маленький человечек, мягкий и невзрачный, принимает облик Пифии на треножнике. Он говорит, что во время сеансов сильно страдает. Глядя на него, совершенно не получаешь впечатления, что он шарлатан и ставит себе задачей обмануть вас. Он очень молчалив, часто говорит о боге и религии и, по совету стола, из англиканского вероисповедания перешел даже в католицизм. С точки зрения православия я считаю, что черт при этом ничего не теряет по существу, делая все-таки вид, что интересуется религиозными вопросами. Факты слишком очевидны, чтобы можно было их оспаривать, и, так как я верю в дьявола, я говорю, что это дьявол хочет овладеть доверчивыми людьми, устраивая для них по своему образцу мир невидимый и мистический, грубо материализованный, в который можно проникнуть не очищением души, а посредством разного рода манипуляций, магнетических флюидов и лжи…