Борис Кушнер - Учитель

Сюжеты марковских стихов были, как правило, необычны, в них непринуждённо переплетались реальное и воображаемое. Можно заметить и склонность к декоративной, скажем, испанской атрибутике. Вполне различима сатира в адрес учёной братии. Сейчас, когда я пишу эти строки, мне приходит в голову Булгаков, «Мастер и Маргарита». Мефистофельское начало, как я уже писал, было отнюдь не чуждо Маркову, и саркастический юмор его стихов очевиден любому читателю. Можно отметить ясность метров, экономную лаконичность. Андрей Андреевич, в отличие от многих модных сегодня версификаторов, знал цену и вес каждого слова. Вот два стихотворения А.А. Маркова:

В обоих случаях за парадоксальностью сюжетов, за иронией очевидно горькое размышление о жестоком времени, о моральном несовершенстве человека…

Клоп из «Пламени» вызывает в памяти целую линию в мировом искусстве, линию аллегорий, соединяющих человека и кровососущего паразита. Видимо, самый знаменитый пример — «Фауст» Гёте [62] Есть стихотворение о клопе и у Гейне (см., например, Генрих Гейне, Стихотворения и поэмы, Москва, Из-во «Правда», 1984, стр. 262). Это стихотворение представляется мне неудачным, а содержащиеся в нём грубые нападки на Мейербера (разнообразно и щедро помогавшего Гейне в течение многих лет) не делают чести поэту. . Вот начало песни Мефистофеля в погребе Ауэрбаха в Лейпциге в переводе Бориса Пастернака [63] Иоганн Вольфганг Гёте, Фауст, пер. с немецкого Б. Пастернака, Библиотека всемирной литературы, Из-во «Художественная литература», Москва, 1969, стр. 107. :

В русской традиции этот эпизод передан великолепной, всем известной песней Мусоргского на стихи (свободный перевод из Гёте) А.Н. Струговщикова:

И т. д.

Очевидно, Марков решил вечную тему совершенно оригинально. Особенно впечатляет поток метафор в конце, музыка этих строк. В своей декламации А.А. почти выкрикивал «живуч» и делал фермату, буквально выпевал великолепное центральное «я», на котором балансирует последняя строка.

И это фантастическое, удивительное создание Гиппомонада, органично соединившее в своём имени лошадиное и философское начало [64] Монада — излюбленное понятие философов с античных времён. ! Что-то вроде знаменитого Тянитолкая Корнея Чуковского, но позаковыристее. Мы особенно любили это стихотворение, и читал его Марков неподражаемо. Тогда же я сочинил музыку к Гиппомонаде, в которой можно различить влияние Бетховена среднего периода и раннего Шостаковича (разумеется, ответственность за эту музыку лежит полностью на мне). В интерлюдиях между куплетами Лошадь-философ скакала у меня по всей клавиатуре — снизу вверх, снизу вверх… Должен сказать, что в те времена я почти не писал серьёзных стихов, а те немногие, которые читал Маркову, он воспринимал с сочувствием, однажды он сказал, что пора думать о публикации. Но в то время это казалось чем-то совершенно недостижимым, да и стихов было, как я уже сказал, совсем немного, почти все они были «безбумажны», хранились в моей памяти. В то же время А.А. полностью принимал юмор по отношению к своим произведениям. Он от души смеялся над моей Балладой, в которой пародировалось сразу несколько его стихотворений, и неоднократно просил меня прочесть «усиление результата» [65] Принятое в среде математиков выражение, когда кто-то доказал теорему, более сильную, чем предыдущая. . И ещё один штрих мефистофельской линии. В те годы Марков увлекался Фантастической симфонией Берлиоза, его захватывал её неистовый, мистический романтизм, некоторая потусторонность, выраженная, в конце концов, прямым цитированием средневековой темы смерти «Dies Irae». В доме Марковых появилась лучшая по тем временам радиола «Симфония» (какой это был радиомонстр, прости Г-ди!), и во время моих визитов из неё часто звучал Берлиоз. А.А. тут же сообщал мне часть программы, относящейся именно к данному музыкальному эпизоду. Кстати, если я не ошибаюсь, Берлиоз тоже написал музыку к Гётевской «Блохе»…