Олег Хлевнюк - Сталин. Жизнь одного вождя

Огромные масштабы репрессий этого периода породили еще одну версию – о психической неуравновешенности Сталина. Обосновать ее точными, выверенными фактами невозможно, хотя мы располагаем многочисленными свидетельствами, косвенно демонстрирующими особое душевное состояние советского диктатора в 1937–1938 гг. Впервые за многие годы он не уехал в свой обычный отпуск на юг, а остался в Москве руководить массовыми операциями. О многом свидетельствовали пометы и резолюции, которые Сталин оставлял на протоколах допросов, а также на различных докладных записках НКВД: «Т. Ежову. Очень важно. Нужно пройтись по Удмуртской, Марийской, Чувашской, Мордовской республикам, пройтись метлой» [416]; «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям» [417]; «Т. Ежову. Очень хорошо! Копайте и вычищайте и впредь эту польско-шпионскую грязь» [418]; «Не «проверять», а арестовывать нужно» [419]; «Вальтер (немец). Избить Вальтера» [420]и т. д.

Важным источником для анализа сталинского взрыва ярости в 1937–1938 гг. могут служить подлинные записи его выступлений, ставшие доступными в последние годы. Помимо необычной путаности и косноязычия их характеризует постоянное присутствие идеи заговора и вездесущности врагов. В речи на заседании совета при наркоме обороны 2 июня 1937 г. Сталин заявил: «Каждый член партии, честный беспартийный, гражданин СССР не только имеет право, но обязан о недостатках, которые он замечает, сообщать. Если будет правда хотя бы на 5 %, то и это хлеб» [421]. На приеме передовиков металлургической и угольной промышленности в Кремле 29 октября 1937 г. Сталин огорошил присутствующих таким заявлением: «Я даже не уверен, что все присутствующие, я очень извиняюсь перед вами, здесь за народ. Я не уверен, что и среди вас, я еще раз извиняюсь, есть люди, которые работают при советской власти и там еще застрахованы на западе у какой-либо разведки – японской, немецкой или польской». При публикации официального отчета о встрече эти фразы были вычеркнуты [422].

Такие примеры, список которых можно продолжить, в полной мере подтверждают высказывания наркома внешней торговли СССР А. П. Розенгольца, зафиксированные в его следственном деле. Хорошо знавший Сталина Розенгольц утверждал, что его «подозрительность доходит до сумасшествия». По словам Розенгольца, Сталин сильно изменился. Если ранее во время докладов Сталин спокойно подписывал приносимые документы, то теперь он пребывал в «припадке, безумном припадке ярости» [423]. Эту сталинскую ярость, несомненно, нельзя игнорировать. Она была важным фактором огромного размаха и особой жестокости Большого террора. Однако вряд ли возбужденное состояние Сталина полностью объясняет суть событий. В конце концов, необходимо ответить на важные вопросы: против кого была направлена ярость Сталина, почему массовые операции начались именно в 1937 г.?

На состояние ума Сталина могло влиять ухудшение ситуации в СССР в связи с очередной вспышкой голода. Подорванное коллективизацией советское сельское хозяйство с трудом обеспечивало страну продовольствием и в более урожайные годы. 1936 г. выдался неурожайным. Многочисленные сообщения из разных регионов, в том числе адресованные Сталину, свидетельствовали о распространении голода и голодных смертей осенью 1936 г. – весной 1937 г. Резко обострилась обстановка в городах, куда голодные крестьяне, несмотря на многочисленные препятствия, ринулись в поисках хлеба. В марте 1937 г. прокурор СССР А. Я. Вышинский сообщал Сталину о похищении крестьянами в Куйбышевской области трупов павших животных [424], в апреле – о случаях людоедства и убийства детей в Челябинской области. «Зарегистрированы десятки смертей на почве голода, заболевания тифом, многочисленные случаи истощения детей, некоторые семьи питаются падалью, картофельной ботвой и пр.», – писал Вышинский [425]. В голодные годы социальная напряженность всегда усиливалась. Органы НКВД регулярно докладывали Сталину о распространении антиправительственных высказываний, об отказах от работы в колхозах, о массовом бегстве в города, о забое скота в связи с бескормицей. Чекисты по традиции особо отмечали активизацию бывших кулаков и церковнослужителей. Картину довершали регулярные доклады о многочисленных арестах «врагов» и «вредителей» и выявлении «контрреволюционных организаций» [426].

В сообщениях НКВД, поступавших Сталину в 1936–1937 гг., постоянно присутствовали сигналы о пораженческих настроениях в связи со слухами о скорой войне. «У нас в селе народ только и говорит, что о войне. Крестьянство все настроено против советской власти. Пусть будет война, и мы скорее свергнем эту власть. Может быть, нам будет и хуже, но лишь бы не было власти большевиков. Они нас разграбили, пусть запомнят, что пощады им никакой не будет», – этот пример из доклада руководителей управления НКВД по Северо-Кавказскому краю [427]типичен и для других спецсообщений. Информация о пораженческих настроениях и других «антисоветских проявлениях», в том числе – о настоящих антиправительственных демаршах, поступала Сталину постоянно, все годы его нахождения у власти. Однако в 1936–1937 гг. изменился международный контекст. Реальная, а не вымышленная угроза большой войны была очевидным фактом. Именно эта угроза, судя по всему, имела для Сталина принципиальное значение.