Вадим Прокофьев - Степан Халтурин

— Будешь возвращаться из академии, не забудь «очиститься водою», я потому и настаивал, чтобы сейчас на лодке переезжали — тебе перевоз показать, а то ты новенький в городе, заблудишься.

Халтурин расслышал эти слова. «Вот оно что, — подумал Степан, — теперь-то я уразумел, почему «эти» лодочкой пользуются, «водою очищаются», значит, чтобы всякие там соглядатаи отстали». С тех пор Степан стал внимательнее приглядываться к своим пассажирам, особенно студентам, жадно вслушиваясь в каждое слово, оброненное ими.

Но и эта работа, тяжелая, неблагодарная, скоро должна была кончиться. Станет Нева, закроется перевоз до весны… Но поздней осенью из Вятки брат Павел прислал Степану годичный паспорт и немного денег. Халтурин воспрянул духом. Хотя брат и мать звали его домой, Халтурин твердо решил не уезжать из Петербурга. О поездке за границу он уже не думал. Степан понемногу сживался с Петербургом и, изучая его, искал артерии, по которым на всю Россию растекалась алая кровь революционной мысли.

В 1812 году император французов Наполеон, готовясь к походу на Россию, говорил, что если он возьмет Киев, то схватит Россию за ноги, овладеет Москвой — поразит ее в сердце, займет Петербург — нанесет удар в голову.

Да, Петербург это голова России, ее мозг. Отсюда по всей стране разносились приказания, здесь рождались мысли и идеи, волновавшие жителей империи. Именно в этом городе сосредоточивалось все лучшее, талантливое, выдающееся, чем когда-либо после Петра гордилась Россия. Город императоров, сенаторов, генералов и в то же время город Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Белинского, Брюллова, Сеченова, Чернышевского, город, где впервые родилась революционная мысль декабристов и уже не умирала, таясь в эзоповском подполье «Современника», разбредаясь по России рукописными прокламациями и подцензурными изданиями.

Петербург внешне сер, строг, официален, но за тяжелыми шторами окон редакций, в холодной роскоши министерских кабинетов или в тесных, прокуренных студенческих каморках рождаются идеи, они полны или злобной трусости, или свободолюбия. Контрасты внешнее здесь сменились внутренней противоречивостью, борьбой идей, столкновением мировоззрений.

60-е годы насторожили Россию. Ее организм перерождался, старое, крепостническое, феодальное — отмирало, новое, капиталистическое — нарождалось. Бурно, болезненно, но неуклонно. Об этом новом не у кого было спросить, оставалось только спорить. Спорили на торжественных заседаниях сената, говоря полунамеками, вполголоса, страшась слов; спорили в литературных салонах до хрипоты, до крика, спорили в Медико-хирургической академии, в редакциях журналов и на конспиративных квартирах революционного подполья.

Да и как не спорить? В 1861 году царизм под напором революционных сил страны, спасая свое существование, отменил сверху крепостное право. Реформа казалась отдушиной, в которую удастся выпустить революционные пары, накопившиеся в русском обществе. Верхи ждали благодетельного успокоения, но его не наступило, крестьянское движение разрасталось вширь, заливая страну. Эти бунты вселяли надежды в сердца лучших людей России, звали их на борьбу, на подвиг. Они верили в крестьянина, в нем старались отыскать черты будущего человека, который, пробудившись от многовековой спячки, скинув с плеч ярмо крепостничества, скажет свое новое слово, создаст новые, справедливые, социалистические отношения, так и не побывав в капиталистическом аду.

Это была утопия, но ее стремились воплотить в действительность. Твердо знали, что справедливый социальный и общественный строй создается руками угнетенных, а в России, в этой колоссальной аграрной стране, угнетен крестьянин, 100 миллионов бесправных сельских тружеников — это ли не сила?

В крестьянском общежитии искали зародыши будущего социалистического строя. Искали и находили. Крестьянская поземельная община с ее круговой порукой, с переделами земли, с коллективным разумом мира казалась откровением и залогом успеха в борьбе за социализм. Об этом писал Герцен из Лондона, об этом говорил Чернышевский, а на Западе ту же идею пропагандировали Прудон, Лассаль и многие, многие другие теоретики утопического социализма. Казалось, призрак социализма бродил по России, одетый в лапти, суконный армяк и драный полушубок.

После бурного 1861 года царизм, перейдя в наступление, залил кровью очаги крестьянских восстаний, бросил в тюрьмы Чернышевского, Писарева, Шелгунова, умертвил Добролюбова, но не мог одолеть свободолюбивых идей. Их не сгноишь на каторге, через тюремные решетки они рвутся на волю и находят все новых и новых приверженцев.