Вадим Прокофьев - Степан Халтурин

Пресняков высказал мысль, общую для всех присутствующих на собрании рабочих:

— Пусть не приходят, демонстрация состоится и без них. Мы, рабочие, ее задумали, мы и проведем, если явятся хотя бы несколько сот человек.

Моисеенко, целыми днями бегавший из района в район для переговоров с руководителями рабочих кружков, был уверен, что придут не сотни, а тысячи рабочих. Халтурин немного охладил пыл своего товарища, но тоже был уверен, что народу хватит, нужно только позаботиться об ораторе.

Натансон обещал достать оратора. Халтурин предложил поднять над демонстрантами знамя.

— Со времен Стеньки Разина народ, поднявшийся против царей, осенял себя красным стягом, и мы должны поднять его.

Натансон не согласился:

— Наша задача — привлекать к борьбе с правительством все элементы общества, вплоть до офицеров армии, либеральной профессуры, деятелей земств. Красное же знамя подействует на них, как на испанского быка. Они только разъярятся, но после этого не тронутся с места, так как хорошо понимают, что за куском материи таится тореадор в образе Третьего отделения, он несет им гибель.

Халтурин возмутился:

— Мы знамя не для быков подымать хотим, а для людей, для рабочих, а быки могут рвать и метать сколько им угодно, и без них обойдемся.

Натансон только плечами пожал. В который раз он убеждался, что перлы красноречия не трогают рабочих, от ораторов они ждут не образа, а четкой, ясной мысли. Хотя надо признать, что сравнить трусливого либерала с боевым быком испанских коррид не совсем уж удачный ораторский прием.

Вопрос о красном знамени был решен. Но бунтари стали настаивать, чтобы на этом стяге были написаны слова: «Земля и воля». Рабочие протестовали.

— Как же так, — горячился модельщик Колпинского завода Вальпер, — земля-то это так, землю точно надо дать крестьянам, ну, а какую еще им волю-то, волю они в шестьдесят первом году получили?

Натансон опять не выдержал, стал горячо убеждать Вальпера, что крестьянин ждет социалистической воли.

Халтурин откровенно смеялся.

— Марк Андреевич, да ведь мы-то демонстрировать будем не в деревне, а по Питеру. Поэтому скорее слово «воля» будет понятно, ну, а земля уж совсем ни к чему, рабочему она не нужна, да и вам, бунтарям, в городе с этим кличем делать нечего.

Рабочие в конце концов уступили, они хотели, чтобы и народники пришли на помощь, а лозунг «Земля и воля» привлечет их. Пусть себе «Земля и воля», лишь бы знамя было красное, да своего заводского люда под ним побольше собралось.

5 декабря Халтурин, Моисеенко и другие обходили в последний раз кружки. Для рабочих, членов кружков, демонстрация имела смысл агитационной попытки, и было ясно, что они придут обязательно, но не затронутые еще пропагандой фабричные смотрели на нее по-иному. Для «деятельного» участия в демонстрации у них не было никакого повода, и ожидать, что эти люди придут 6-го на Казанскую площадь — было трудно. Разве что невиданное зрелище привлечет их туда.

Наконец настало утро 6 декабря. Было холодно. Прохожие зарывались носами в теплые воротники, шарфы, башлыки и спешили по домам. С паперти Казанского собора было видно, что в церкви почти нет молящихся. Прихожане в такой мороз предпочли взять грех на душу и отсиживались в тепле. Члены рабочих кружков подходили дружно, особенно из гаванских заводов. С патронного явилась целая инструментальная в составе 45 человек. Все это были знакомые друг с другом люди. Учащаяся молодежь, студенты Медико-хирургической академии и Горного института также собирались большими стаями. Но сил было еще мало.

Рабочие разбрелись по ближайшим трактирам погреться немного, подождать, когда соберется народ. На площади у соборной паперти осталась только группа наблюдателей, студенты же зашли в собор. Между тем обедня в церкви кончилась, прихожане собирались разойтись по домам, как вдруг заметили наплыв необыкновенных богомольцев. Одетые кое-как, кто в пальто и шляпу, кто в полушубок и треух, с длинными волосами, многие в пенсне или очках, веселые, непринужденно разговаривающие, нарушая церковное благочиние, они заполнили почти всю церковь. Обеспокоенный староста поинтересовался:

— Что вам угодно, господа?

Кто-то из бунтарей, не задумываясь, ответил:

— А мы желаем отслужить панихиду.

Староста аж отшатнулся, услыхав такое кощунство. День-то ведь царский, разве мыслимо в такой день панихиды служить. Разве что по усопшему императору Николаю Павловичу, отцу ныне здравствующего монарха.