Наталья Мунц - Путешествие из Ленинграда в Москву с пересадками

Зимой организовался стационар в «Астории». Туда взяли архитекторов рудневской мастерской — но только ходячих! Я собирала туда Володю. Я мыла его. Никогда не забуду Такое можно было увидеть потом только на фотографии фашистских лагерей. Надели Володе папины хорошие валенки и пошли. Утром, в темноте. А на Николаевском мосту шли так: впереди Володя, сзади я, толкая его в спину (подъём!), а позади торопится, идёт, скользит, падает мама. Зачем? Не знаю, зачем она пошла. Видимо, «проводить». В «Астории», когда его записали и я стала снимать с него валенки для отца, он упал и встать уже не мог. Чуть-чуть всё не сорвалось: «Что такое? Он неходячий?» Лестница на верхний этаж. Темно. В этот день отключили электричество и в «Астории». Какие-то аккуратные палочки, точно для мороженого, как лучины, у всех в руках. Окна затемнены.

Крёстный путь наверх!

И всё-таки «Астория» спасла Володю! Ему давали там ежедневно чуть-чуть вина. Сахар.

После «Астории» его ещё поместили в стационар в Доме архитекторов. Оттуда Володя прислал нам записку с незнакомой девушкой: «Ради Бога, что с вами? Об отце всё знаю». А мы ничего не знали! Я ведь тоже уже несколько дней как лежала. Девушка сказала нам, что отец умер. Моя первая мысль: значит, в нашей семье это началось с отца.

Вскоре я узнала, что какая-то архитектурная дама, у которой дочка в Емуртле, в лагере Архитектурного фонда, едет туда и была бы рада спутнику В Емуртле находилась Сима, работавшая там врачом, с двумя дочками — Леночкой и Мариной, и я решила отправить туда Володю. Володя терзался: как он оставит нас? Я уговорила его. Проводила на Финляндский вокзал.

Шли, конечно, пешком. С саночками. На Большом проспекте Петроградской стороны полуживые женщины скалывали снег на панелях. Всё было в глубоких ступенях. Мы мучительно преодолевали эту часть пути: надо было то втаскивать санки, то спускать и толкать Володю.

На Финляндском вокзале я провела с ним ночь и часть дня. Посадки не было, больше я не могла оставлять одних детей и маму. Благословила его — и ушла. Вот таким я его запомнила (спутница Володина умерла в пути от тифа).

А теперь он стоит передо мной, живой и здоровый!

Помню свои вопросы: «Ну как, сыт? Какая у тебя карточка? Сколько же ты получаешь?» Он назвал мне вес хлеба, который ему выдают, а об остальном сказал сконфуженно: «Не помню». И это — вторая радость для меня: он не думает больше о еде! Он совсем, совсем прежний!

Володя пробыл у нас недолго, а к осени он приехал за мамой с пропуском.

Но возвращаюсь к своей малярии. После Лялиного отъезда решено положить меня в больницу. Везут туда на телеге (очень коряво и тряско — вероятно, легче было бы идти). Врачи в больнице — «спецконтингент», то есть наши, русские, немцы, изолированные таким образом во время войны. Врачи блестящие (между прочим, многие дамы нашего «Бампроекта», более разумные и, следовательно, более благополучные, чем я, перелечили у этих врачей себе великолепно зубы, со всякими первоклассными коронками и т. д.).

Итак, привозят меня на телеге. Я сижу в кабинете. Темно. Врач-блондин пишет спиной ко мне. Имя? Температура? — 40. А сейчас? — 40. Как, сейчас? Немедленно уложить! Эта была «тропическая малярия». Лежу в уютной маленькой палате с девочкой. Поят хиной и кормят супами из «баранчиков», такая трава, которая растёт тут же, за моим окном, и кругом всюду. Лежу с неделю.

А в это время незаменимая Надюша Фёдорова снова перевозит маму и Сашу в новое помещение — бывшая столовая нашего учреждения (ведь почти все сотрудники уехали с эшелоном в Заполярье, столовая закрылась). Жить мы тут будем в огромной комнате, просто вместе с разведённой семьёй путейца Григорьева: очаровательная тёща Зинаида Васильевна, умная и милая, потом дочь её — не совсем полноценная Наташа, и дети — Слава и Ляля. За занавеской ещё живет бой-баба, красивая, не то завхоз, не то завстоловой, с двумя племянницами.

Григорьевы настолько симпатичны, что обедать и ужинать мы будем стараться всегда вместе, за одним столом, для веселья.

Когда меня выписали из больницы, я пришла сама на шатких ногах в свой новый дом. Саши не было. «Саша ушёл в кино, — сказали мне, — на фильм „Актриса“».

Но это было не первое его кино, где-то уже в эвакуации — наверное, всё на той же станции Платоновке — мы пошли с Лялей и с ним на «Суворова». Мне казалось, что ему будет интересно: война, скачущие лошади… Но Сашенька весь сеанс не отрываясь смотрел на светящиеся буквы «Запасный выход». И там же, в Платоновке, мы смотрели с Лялей «Леди Гамильтон» (всюду жизнь!). Потом в это лето Фёдоровы взяли Сашеньку купаться в первый раз на речку Вернувшись, он мне сообщил: «А ты знаешь, мама, вода, оказывается, тяжёлая!»