Юрий Башмет - Вокзал мечты

– Зато у меня был садовник – лауреат Нобелевской премии.

Он имел в виду Солженицына, который жил, как известно, на его даче и которого в то время нещадно преследовали. И Ростроповича, конечно, тоже.

Атмосфера была невероятно накалена. Все шло к тому, что Мстиславу Леопольдовичу придется уехать из страны. И все понимали, что это навсегда. А если учесть любовь к нему студентов, можно представить, каково нам всем было.

И в самом деле, он очень тяжело уезжал. Перед отъездом готовил "Летучую мышь" в Театре оперетты. Были закуплены дорогие костюмы, в главной роли собиралась выступить Галина Вишневская. И нужно было усилить оркестр, потому что в оперетте состав музыкантов был не очень хорош. Ростропович обратился в ректорат консерватории, и для него подобрали лучших студентов. Я попал в этот список и оказался буквально в гуще событий – за два месяца до его отъезда.

На первой же репетиции произошел такой случай. Естественно, мы, студенты, повинуясь какому-то этическому импульсу, сели за последние пульты. И вдруг в какой-то паузе раздается металлический голос концертмейстера альтов – а это был опытный оркестровый музыкант:

– Слава, вон там мальчик замечательно играет, давай посадим его сюда, ко мне.

И тут, совершенно без всякой паузы, Ростропович выдал:

– Да, это ваше будущее! Иди сюда!

Через много лет он говорит мне:

– А ты помнишь, что я первый сказал о тебе, когда ты еще сидел там, в оперетте…

Известно, что эта премьера скандально не состоялась. Ее запретили, видимо, по установке сверху. Безумно жаль. Были потрясающие репетиции, общение во время репетиций и в антрактах. А когда нам не выплатили зарплату, Ростропович возглавил наше шествие-протест.

Но пока еще репетиции продолжались, никто не мог предполагать даже, что премьера не состоится. Одновременно Ростропович начал готовить свой прощальный концерт с оркестром студентов Московской консерватории. Гвоздем программы должна была стать Шестая симфония Петра Ильича Чайковского. Все, кто участвовал в оперетте, были официально освобождены от оркестра, потому что иначе на несколько месяцев жизнь студента превратилась бы в чистый кошмар – ни о какой учебе не могло быть и речи. С утра до трех часов дня оперетта, с четырех до семи – оркестр. И все. Дня нет.

Но на одной из репетиций Ростропович подошел ко мне со словами:

– Старик, я понимаю, это очень сложно. Старик, ну ты для меня сможешь и туда тоже ходить?

Таким образом, я стал общаться с ним последние недели буквально с утра до ночи – то в оперетте, то на репетициях Шестой симфонии. И как-то в Большом зале консерватории, в антракте во время репетиции, он вдруг подошел ко мне, поцеловал в затылок и сказал:

– Старик, я уезжаю, а дело мое живет. Люблю тебя.

Я в этот момент переполнился каким-то таким чувством: вот, мол, сам Ростропович так меня оценивает! Я смотрел на него, как на Бога прямо, а он повернулся и указал пальцем на девушку, которая впоследствии стала моей женой:

– Вкусы, старик, у нас с тобой одинаковые!

Вот, значит, почему дело его живет… А я-то думал, что он так меня хвалит.

Шестая симфония – это событие, эпоха для каждого музыканта. Столько находок было в ее трактовке, я бы даже сказал – исторических находок.

На репетициях очень помогал Геннадий Рождественский, он часто сидел в зале. Ему тоже нравилась трактовка Ростроповича. Я помню все детально, может быть, поэтому самая большая моя мечта – продирижировать эту симфонию. Но я как-то до сих пор не решаюсь. Там были такие точные попадания, такие неожиданные, глобально новые повороты и решения. В том числе финал. Ростропович начинал его attacca, т.е. без паузы между частями, а как только скерцо заканчивалось.

– Оркестр должен закричать здесь, как раненый слон, – говорил он. И тут же показывал, как это нужно сделать.

Что творилось в Большом зале, описать трудно. Море цветов и сплошные слезы: Слава, на кого ты нас покидаешь? Зал буквально сходил с ума.

Когда закончилась симфония, Ростропович стал медленно-медленно поднимать левую руку, по-моему, он плакал, когда дирижировал. И когда рука вверх поднялась, стало ясно, что он куда-то показывает указательным пальцем. И мы все, сто человек студентов, смотрим, а там портрет Петра Ильича Чайковского. И Ростропович сказал:

– Все-таки гениален был наш Ильич, я имею в виду Петра Ильича.

Тогда все это казалось такой антисоветчиной! Ощущение было, что за нами следят, за всеми, кто был с ним в хороших отношениях. Было абсолютно ясно, что означал отъезд Ростроповича политически. И тем не менее каждый из нас купил цветы и держал их за спиной. Потом, уже после концерта, вся его семья села в машину, и впечатление было такое, что народ просто понес ее через двор консерватории.