Лев Гумилевский - Зинин

Ученические диспуты довершали дело.

Ровесники Герцена, за шестьсот верст от Москвы, в глуши Саратова, шли вровень со своими московскими сверстниками, читая те же книги, увлекаясь теми же героями, исповедуя те же возвышенные идеи свободы и братства. От Радищева и Новикова до Карамзина и Пушкина они знали все, что печаталось в России.

Два счастливых обстоятельства содействовали особенному положению Саратовской гимназии в первое десятилетие ее существования: учительство Федора Ивановича Волкова и визитаторство Ивана Ивановича Лажечникова, известного исторического писателя.

Участник войны 1812 года, автор «Походных записок русского офицера», Лажечников, оставив военную службу, сделался визитатором, иначе инспектором, училищ сначала Пензенской, а потом Саратовской губернии. Реакционное чудище, попечитель Казанского учебного округа М. Л. Магницкий, усмотрев «опасное для государства проявление антирелигиозного духа в юношестве и наставниках», уволил директора Саратовской гимназии за слабое управление гимназией и назначил ревизором Лажечникова.

Писатель сам когда-то в молодости пережил немало горя за отца, наказанного за «богохульство» арестом в Петропавловской крепости. Вспоминая об этом, он доложил Магницкому о «шалости нескольких мальчишек», не представляющей никакой опасности.

Заключил «следственное дело» выводом:

«Нравственное настроение учителей безукоризненно. Учебная часть в Саратовской гимназии в лучшем чем где-либо положении».

Вот почему Ф. И. Волков продолжал на уроках словесности касаться и крепостного права, и бюрократических порядков, и взяточничества, и произвола властей и помещиков.

Вольная жизнь в классах продолжалась недолго. На ясное гимназическое небо наполз мрачный слух о новом уставе.

— Будете учить, как мы, закон божий, — грозился Лавров. — Только вас сечь будут, а духовное лицо сечь не положено!

— Болтай больше! — усомнился Зинин, но ночью, прокрадываясь из библиотеки в спальню, охваченный тоскою, вдруг решил: — Ну что же? Тогда убегу!

Вскоре слух подтвердился. По новому уставу 1828 года вводилось семилетнее обучение. Главными предметами объявлялись древние языки, «как надежнейшее основание учености и как лучший способ к возвышению и укреплению душевных сил юноши», и математика, «как служащая в особенности к изощрению ясности в мыслях, их образованию, проницательности и силе мысли».

В программы включалось также преподавание закона божия, русского языка, новых языков, истории, географии, чистописания и рисования. О философии, политической экономии, естествознании, изящных науках не было и помину.

Для наблюдения за нравами и поведением учащихся в помощь директору назначался инспектор и почетный попечитель, а в помощь воспитательным средствам вводились «телесные наказания».

Новый устав был объявлен в декабре 1828 года и стал вводиться в действие лишь в следующем, 1829/30 учебном году, когда Зинин и его товарищи уже кончали курс. Изменения в программах их не коснулись. Тень новых порядков легла лишь на последний день их пребывания в гимназии. Свидетельства об окончании курса раздавал волосатыми руками попечитель гимназии.

Попечителем был губернатор.

Лавров получил свои документы на несколько дней раньше. Пути приятелей расходились. Лаврову предстояла Астраханская семинария, так как своей в Саратове не было Зинин мечтал об Институте корпуса инженеров в Петербурге. Он, наверное, осуществил бы свою мечту, но в горячие дни подготовки к экзаменам дядя его умер. Явившаяся из Пензы тетка объявила наследниками своих детей, забрала имущество покойного и уехала, пожелав растерявшемуся юноше всякого благополучия.

Губер с отцом отправился в Петербург через Москву на почтовых лошадях. Николай Николаевич с грустью посмотрел вслед карете, поднявшей веселую пыль на дороге; такая поездка поглотила бы весь капитал, скопленный им при помощи дяди.

Студенты в то время разделялись на казенных, пансионеров и своекоштных. Каждому вновь принимаемому приходилось решать вопрос, в какую группу войти. Казенные жили в университете, получали все содержание от казны и по окончании курса обязывались прослужить шесть лет на государственной службе. Пансионеры также жили в университете, но вносили за это плату и обязательств перед государством не несли. Своекоштные жили на частных квартирах, за посещение лекций не платили, правительство на них никаких повинностей не возлагало.