Юрий Стрехнин - В степи опаленной

Бойцы в цепи идут с автоматами, винтовками и ручными пулеметами наперевес, готовые к бою. Почти вровень с ними шагают, катя максимы, пулеметные расчеты.

Стараются не отстать сорокапятки в пароконных упряжках, пушки облеплены артиллеристами: на неровностях почвы колеса иногда застревают в траве, приходится помогать лошадям. Артиллеристы готовы в любой момент, если понадобится, снять пушки с передков, катить их на руках, развернуть к бою долг сорокапятчиков сопровождать пехоту огнем и колесами.

Мы с комбатом идем, как положено по уставу, позади цепи, рядом с нами связные от рот.

Рота Цериха - перед нами, он сам, замыкая цепь, идет впереди меня и Собченко совсем недалеко, шагах в тридцати. Оглянувшись и заметив нас, Церих чуть замедляет шаг, говорит комбату:

- А боеприпасы подвезут, товарищ капитан? У меня на бойца только по одному снаряженному магазину на автомат, на винтовку - по четыре обоймы. А гранат совсем нет...

- Знаю! - прерывает его Собченко. - Боеприпасы, когда надо, будут.

Так идем мы около часа. Уже совсем светло, показалось солнце. Розоватый цвет неба начинает переходить в голубой. Перед идущими цепями показалась батальонная разведка - она возвращается. Командир разведчиков, молодой сержант с двумя желтыми полосками над карманом гимнастерки - знаками за тяжелые ранения, лихо докладывает:

- Впереди, в трех километрах, село Алексеевка. Там наши.

- Порядок, - кивает Собченко и отдает команду: движение остановить, из боевого порядка перестроиться в походный, повернуть назад.

Когда, уже построившись в колонну, мы двинулись в обратный путь, небо наполнилось гулом самолетов. Он нарастал. С запада, со стороны фронта, отчетливо видные в свете только что показавшегося солнца, строем летели самолеты, их было много, летели они прямо нам навстречу.

- Воздух!-прозвучала команда.

- Воздух! Воздух! - перекатами пронеслось по колонне. Как полагается по воздушной тревоге, строй на ходу начал рассыпаться - вправо, влево. Но тотчас же послышалась команда комбата:

- Отставить! Продолжать движение!

Теперь стало видно - самолеты наши. Серебристые, с красными звездами на крыльях, они шли невысоко, их можно было хорошо разглядеть. Бомбардировщики, без сопровождения истребителей. Наверное, дальняя авиация, возвращается после ночной бомбежки.

В тот момент, когда самолеты пролетали уже над нами, на дороге впереди показались три всадника, скачущие навстречу нам во весь опор.

- Ефремов?! - удивился Собченко, с которым я шел впереди батальонной команды. - Чего это он? И с автоматом!

Ефремов - у него на груди, как и у сопровождавших его адъютанта и ординарца, действительно висел автомат, - подскакав, с ходу осадил коня, крикнул:

- Что происходит? Почему подняли батальон?

Собченко объяснил.

- Фу ты, черт! - с облегчением вздохнул Ефремов, прибавив еще пару слов не для печати. - А мне доложили - в вашей стороне стрельба, послал к вам вот его, - показал на адъютанта, - он вернулся, докладывает: батальон куда-то снялся. А тут еще самолеты, неизвестно чьи... Ну, думаю, началось! Может, противник фронт прорвал, на нас идет... - Ефремов сердито сдвинул брови: Почему не согласовали со мной учение, товарищ Собченко? - Он хотел сказать что-то резкое, но спохватился: не следует выговаривать командиру батальона при подчиненных. - Ну, мы еще поговорим с вами на эту тему! Хорошо, что я удержался, комдиву докладывать не стал!.. - Ефремов помедлил: - А за инициативу - хвалю! - и, круто повернув коня, поскакал обратно.

Когда батальон вернулся в расположение, я, Собченко и Бабкин, прежде чем позавтракать на батальонной кухне, отправились к себе домой - побриться и умыться. Наших хозяев дома не было, двери были раскрыты. Зайдя в свою комнату, мы с удивлением обнаружили, что ни бритв, ни полотенец, ни вообще каких-либо наших вещей нет. Исчезли шинели, плащ-палатки, мой вещевой мешок - словом, все. Шифоньер, в котором хранились наряды Капитолины, был пуст, стоял с распахнутыми дверцами.

- Что за чертовня? - разозлился Собченко. - Куда все подевалось?

- Вот, потеряли бдительность - потеряли и казенное имущество, - грустно резюмировал Бабкин. - Теперь придется из денежного довольствия возмещать, в двенадцатикратном размере...

А я горевал еще и потому, что вместе с вещмешком пропал мой заветный томик Блока, и словарь, и письма из дома. Ладно еще, если их просто выбросят. Но как не хочется, чтобы письма попали в чужие руки!

- Ой, товарищи дорогие, извините, пожалуйста! - раздался взволнованный голос нашей хозяйки. Она втиснулась в комнату, держа в обеих руках наше пропавшее добро. За нею шла Капитолина, неся то, что не уместилось в руках матери.