Леонид Хинкулов: Франко

А спустя несколько недель, как раз на пасху 1865 года, Яць Франко скоропостижно скончался на шестьдесят четвертом году жизни.

Нужно ли говорить, каким горем это было для Ивася? На протяжении всей своей жизни поэт возвращался к образу своего отца — он так многим был ему обязан,

После смерти Яця Франко хозяйство осталось в расстроенном состоянии. Человек редкостного трудолюбия, Яць был малопрактичен и совершенно бескорыстен. Легко откликался на человеческие нужды и беды, и при семье кузнеца постоянно кормились многочисленные родственники и знакомые. На руках у вдовы Яця осталось четверо детей. Нужно было их кормить. А она еще и сама была молода — на тридцать лет моложе Яця. И она вышла замуж вторично — за батрака Григория Гаврилика, уже поработавшего в бориславских шахтах и прошедшего суровую трудовую школу.

Это был человек во многом противоположный Яцю Франко. «Натура насквозь практическая м реальная, без искры поэзии, но зато со значительной дозой скептицизма и свободомыслия, человек сильной воли и энергии» — писал о нем Иван Франко.

С отчимом Ивась быстро подружился. В нем он нашел заботливого и любящего опекуна. Благодаря попечению Григория Гаврилика Ивась смог продолжать учиться.

Мальчик жил в Дрогобыче у «тети Кошицкой», приходившейся какой-то дальней свойственницей его родителям. У нее был накренившийся на один бок, но все-таки собственный домик с огородом и столярная мастерская.

Домик стоял на рабочей окраине Дрогобыча, между кабаком и кожевенным заводом, от которого шел постоянный смрад, у самого Бориславского тракта. И Ивась теперь постоянно собственными глазами видел толпы голодных и оборванных промысловых рабочих.

Франко подружился с учеником из мастерской Ясько Романовским. Отец Романовского работал на фабрике по очистке нефти и горного воска. Здесь стал бывать вместе с товарищем и Ивась.

Однажды отец Ясько попал в какую-то аварию: ему обожгло руки и ноги, и его отправили в больницу.

«Я помню до сих пор его страшные раны, которые я видел в больнице, когда их перевязывали… — рассказывал Франко спустя много лет, — и его осунувшееся, мученическое лицо, отражавшее даже не боль, а какую-то безграничную тоску…»

Отец Ясько остался калекой, и сын вынужден был теперь содержать семью. Он вскоре переехал во Львов.

В той же мастерской Кошицкой Ивась подружился с молодым подмастерьем Станиславом, добродушным шутником и певуном.

Вечерами, когда хозяин мастерской уходил в цеховое управление, а хозяйка возилась на кухне, Ивась и Станислав устраивались поудобнее на верстаках. И подмастерье принимался развлекать мальчугана смешными анекдотами из жизни отцов василиан. Он, как и Ивась, прежде учился в василианской нормальной школе.

Иногда к ним присоединялся пожилой столяр-мебельщик Чемеринский. Из-под насупленных бровей на ребят с напускной строгостью глядели черные глаза. Чемеринский любил пересказывать старинные цеховые истории об искусных мастерах, народных умельцах.

— Один часовщик, — повествовал Чемеринский, — изготовил для своего города замечательные часы, из которых при бое каждый раз выходила новая группа фигурок и играла различные мелодии. Магистрат, имея в своем владении такие часы и опасаясь, чтобы мастер не сделал такие же или даже еще более мудреные для кого-нибудь другого, решил ослепить часовщика и потом милостиво кормить его до самой смерти. Когда мастеру выкололи глаза, он заявил, что у его часов есть еще один секрет, которого он до сих пор не показывал никому. Если бы ему разрешили дотронуться до часового механизма, он бы пустил в ход и этот последний, самый мудрый фокус. Магистрат согласился, и мастера привели к часам, открыли дверцы механизма, он приложил к нему два пальца, повернул что-то — и часы остановились. Как ни бились потом часовщики над этим механизмом, никто уже не смог отыскать, в чем была неисправность, и пустить часы снова в ход…

Позже Франко в специальной заметке решительно возражал против попытки некоторых биографов вывести из его автобиографических новелл исчерпывающую оценку его школьных лет.

«Эти годы, — писал Франко, — опуская некоторые неприятные эпизоды, все же были радостными годами моей юности».