Николай Степанов - Гоголь

Главным событием дня был обед. Перед обедом съехавшиеся к своему амфитриону гости располагались в обширной столовой, напряженно ожидая хозяина. Наконец появлялся Дмитрий Прокофьевич — в полной парадной форме, при всех орденах и лентах, задумчивый и суровый, с выражением утомления и скуки на умном старческом лице. Оркестр играл торжественный марш, и все молча приступали к еде. Хозяин редко кого удостаивал своим вниманием. Иногда он обращался к Василию Афанасьевичу, пользовавшемуся его благосклонностью. Василий Афанасьевич не только угождал театральным вкусам своего дальнего родственника, но с бескорыстным усердием приводил в порядок дела его обширных поместий, насчитывавших много тысяч десятин и тысячи крепостных душ.

После обеда начинались шумные забавы. Сумрачно сидевшего вельможу нужно было развлечь, рассмешить, привести в благостное расположение духа.

Для этого имелись шуты и особые «шутодразнители» из числа бедных мелкопоместных дворян.

Любимыми шутами являлись барон Шиллинг и спившийся расстрига священник отец Варфоломей. Барону насчитывалось сто четыре года, но он еще бодро выплясывал на танцах, в особенности французскую кадриль с ее залихватскими антраша, и даже зимою ходил в самый лютый мороз в одном фраке. В летнее же время его любимым занятием была ловля мух. Старик Трощинский, глядя на задорного барона, чувствовал себя более молодым.

Особенно увеселял его вечно пьяный поп Варфоломей. Шутодразнители охотнее всего изощрялись над ним, придумывая всевозможные забавы. Один из местных блюдолизов припечатал как-то сургучной печатью к обеденному столу жиденькую бороденку отца Варфоломея, и тот покорно выдергивал ее по волоску. Это очень рассмешило Трощинского, и он бросил попу золотой империал.

Никоша в таких случаях не смеялся. Эти злые шутки болезненно отдавались в его сердце. Ему было жалко пьяненького, неопрятного, оборванного попенка, горько плачущего от боли и обиды…

Потом все выходили на веранду. Около нее стояла большая сорокаведерная бочка, наполненная до краев водой. Трощинский небрежно вынимал из кафтана горсть червонцев, пересчитывал их и бросал в бочку.

— Ну, панове, — обращался он к окружающим. — Кто достанет все двадцать червонных за один раз, тому и владеть ими!

Вечером в большом зале, освещенном сотнями горящих свечей, долгожданное представление. Маленький Никоша сидит на самом краешке стула рядом с красивой внучкой Трощинского. Зал битком набит народом, важное панство — в первых рядах на мягких стульях, а за ним теснятся мелкопоместные панки, приживальщики, многочисленная домашняя челядь. Сцена задернута зеленым занавесом, на котором нарисована золотая лира и играющий на ней пухлый купидон с крылышками.

Раздается музыка: домашний оркестр исполняет увертюру из оперы Моцарта «Женитьба Фигаро».

Наконец занавес раздвигается, и на сцене — мимическая картина «Филимон и Бавкида», сочиненная известным поэтом Капнистом. Он сам изображает в ней престарелого Филимона, а любящую жену Бавкиду — его миловидная дочь Катерина Васильевна. Эта трогательная мифологическая история верной любви двух супругов завершается апофеозом: ветхая изодранная одежда спадает на землю, и они в блестящих туниках обращаются к зрительному залу и к сидящему в первом ряду имениннику с приличествующими случаю стихами, прославляющими фортуну Трощинского:

Присутствующие прекрасно понимают и тонкую лесть этого мадригала и некоторую преувеличенность его: царица Савская — Екатерина — действительно жаловала своего статс-секретаря, но свирепый, все сражавший Эол — Павел I — хотя и пощадил седые власы любимца своей матери, но решительно отверг его услуги. Да и нежный Зефир — Александр I — перестал уже жаловать старого вельможу… Трощинский снисходительно хлопает в ладоши.

Никоша ничего этого не понимает, и ему нравится лишь возвышенность самих стихов.

Затем показывают балет на музыку крепостного композитора и танцора Сашки. А в заключение, после антракта, в котором музыка играет разные танцы, а гости танцуют менуэт и мазурку, — «малороссийскую комедию» «Простак, або хитрощи жинки, перехитренны москалем», сочиненную Василием Афанасьевичем. Когда раздвинулся занавес, зрители увидели и самого Василия Афанасьевича, игравшего простодушного и недалекого чоловика Романа, и Марию Ивановну — разбитную и легкомысленную его жинку Параску.