Максим Макарычев - Валерий Харламов

Врачи ввели крайне жесткие ограничения. Харламова не брали в пионерский лагерь, в школе он был освобожден от занятий физкультурой, от подъема и переноски тяжестей. Врачи запретили ему любые подвижные игры и даже школьные походы. Конечно же, о том, чтобы бегать, плавать и вообще заниматься спортом, речи не шло. Эту грустную новость рассказал отец сыну, когда Харламовы приехали домой. «Тебе ни в коем случае нельзя играть в футбол, а уж тем более в хоккей. Понял, Валера?» — Борис Сергеевич впервые так жестко говорил с сыном. Валера, потупив взор, кивнул. А в глазах читалась такая грусть…

Кстати, врачи тогда сказали, что Валере с его заболеванием нельзя находиться в коммунальной квартире, где с утра до вечера шумно. Нужно жить отдельно. «Тогда мама, которая делала всё ради детей, подняла всю испанскую общественность в Москве. Чтобы у него были лекарства, лучшая больница. Испанская община обратилась в Красный Крест. И они добились того, чтобы в администрации завода маме выделили двухкомнатную квартиру в Угловом переулке», — вспоминала Татьяна Харламова.

Начались постоянные поездки по врачам. Практически раз в месяц. «Не лучше, но хорошо уже, что не хуже. Предписания мои выполняете, спортом он не занимается?» — спросил однажды врач. «Конечно же не занимается», — заверил Борис Сергеевич.

Сначала действительно Харламов-старший не знал, что, когда он работает на заводе, сын его, как угорелый, носится со сверстниками во дворе. Играет и в хоккей, и в футбол. Потом понял, но промолчал. «Вначале после больницы Валера катался украдкой, делая всё, чтобы не узнала мать или отец. Ему казалось, что он дьявольски хитер и осторожен. Но отец знал об обмане. Знал и делал вид, что не догадывается. Потому что в глубине души не верил, не хотел верить, что Валерке и впрямь нельзя было побегать с клюшкой в руках. Так бы и играли они в молчаливые кошки-мышки, если бы отец однажды не сказал: “Я тебе коньки наточил”», — писал Владимир Дворцов.

Между отцом и сыном установились особо доверительные отношения. Борис Сергеевич уделял Валерику, как он его называл, практически всё свободное время. «У нас с сыном отношения были товарищеские — ничего мы друг от друга не скрывали. Я-то болельщик, ни одной игры не пропускал, знал всех друзей Валерия, всех игроков, с которыми он играл, еще с юношеских команд. Мой интерес к его спортивной жизни понятен и без объяснений. Но вот что меня особенно радовало: и Валерия мои заводские дела интересовали, всегда, бывало, спросит: как там у тебя и что… К друзьям моим относился со всем расположением», — вспоминал отец хоккеиста. 3

Надо сказать, что родителей своих Валерий боготворил. «Валерий нигде так хорошо, спокойно себя не чувствовал, как в родительском доме. Здесь он всегда отдыхал душой», — признавался Борис Сергеевич. На все праздники, не только семейные, Валера обязательно делал родителям подарки, не говоря уже о многочисленных сувенирах, которые он позже, начав играть за сборную СССР, привозил родным из-за границы. Когда шел в гости в родительский дом, покупал маме обожаемые ею красные гвоздики. «К матери он относился очень уважительно, больше всего боялся огорчить ее чем-нибудь. Знал: она за него волнуется так, что и давление, случалось, подскочит. И всегда, если задерживался; где бы там ни был, никогда не забывал позвонить, предупредить, успокоить…»

В этой семье, где родители искренне любили друг друга, больше всего ценились простые человеческие качества: честность, порядочность, бескорыстие, трудолюбие, уважение к ближнему. «Я его ни разу пальцем не тронул, голоса не повысил. Мы с женой считали, что всё должно быть на доверии построено. Присматривали, понятно, со стороны, но не понукали», — вспоминал Борис Сергеевич.

«Отношения Валеры с мамой были трепетные. Он мать очень уважал и преклонялся перед ней. В нем ее испанская чувствовалась натура. Гены передались по наследству. Темперамент взрывной был. Вспомните хотя бы его движения на льду. Он мог неожиданно взрываться. Не боялся никого и ничего. Игры с канадцами его только подстегивали — вот где проявляется: ты мужик или нет, — рассказывал друг Валерия Харламова Михаил Туманов, добавляя, что Валерий был отходчивым и мягким человеком. — Он никогда не грубил, не ругался. Никогда!»

«Он очень любил маму, которая говорила немножко с акцентом: “Валерик, Валерик, перестан, перестан”. Валера по-испански особо не говорил, Таня, сестра, очень хорошо говорила по-испански. А папа, дядя Боря, был простой, как жизнь. Мы с ним иногда могли махнуть по рюмочке, встречались всегда на матчах, мне иногда удавалось в автобус им передать чуть-чуть сухой паек, — вспоминал в беседе с автором друг хоккеиста Владимир Винокур. — От отца он взял коммуникабельность простого человека, отец был не светский мужик, а мама была очаровательная испанская женщина, красавица. Мамины черты у него были, он и внешне был на нее очень похож. И испанская грусть была у Валеры в глазах. Я знаю, что испанцы в те времена с удовольствием заполучили бы такого своего земляка, но наши говорили, что советские офицеры не продаются».