Владимир Канивец - Александр Ульянов

— Это он осенью такой невзрачный. А весной, когда зацветут сады, вы не узнаете города. И с жильем все к весне устроится: хозяин честным словом заверил, что освободит для вас второй этаж дома.

После беспросветных, неделю моросивших дождей выдалась, наконец, солнечная погода. Из заволжских далей потянул теплый ветер, в воздухе заблестели принесенные бог весть откуда серебристые паутинки. По вечерам над Волгой слышалось хватающее за душу курлыканье журавлей. В лучах солнца и Волга стала приветливее, и город красивее, и даже маленький флигель просторнее.

В один из таких дней Илья Николаевич поехал по губернии посмотреть сельские школы.

По отчетам Илье Николаевичу было ясно: сельские школы влачат жалкое существование. Но то, что он увидел, превзошло все самые худшие предположения. В первой деревне, где по отчетам значилась школа, растерянный староста, истово кланяясь, чтобы не глядеть в глаза, объяснял, что ребятишек-де, верно, собирался писарь грамоте обучать, да все вот ему, значит, некогда. Илья Николаевич зашел к писарю, но тот недавно вернулся с ярмарки, и попытки разбудить его ни к чему не привели. В другом селе школа помещалась в церковной караулке. У Ильи Николаевича полегчало на душе, когда он услышал, что ребята учатся. Но оказалось, что и эта школа — одно только название: в маленькой церковной караулке сидели три посиневших от холода мальчика, похожих больше на арестантов, чем на школьников. Илья Николаевич глянул на порванные пиджаки с чужого плеча, на засученные по колени штанишки, на босые, черные от грязи ноги, и сердце больно сжалось: тоскливыми, голодными глазами этих мальчишек глядело на него собственное сиротское детство.

В следующем селе школа помещалась при волостном правлении. Темно, сыро, угарно. Учитель, худой семинарист, одет в какое-то невообразимое тряпье, на ногах — белые валенки. Они старые, дырявые, и из дыр торчит грязная солома.

— От старшины только и слов, — как-то равнодушно жалуется учитель, не стесняясь присутствием учеников: — «Вы ничтожество, мелкота. Ваше дело — сидеть смирно и ничего не просить. А будете шуметь, лезть всюду — выгоним!»

— Хорошо, об этом мы особо поговорим, — остановил Илья Николаевич учителя, — а сейчас хочу посмотреть, что знают ваши ученики.

— Пожалуйста, — так же уныло и равнодушно протянул учитель, — прикажете начать с закона божьего?

— Как угодно.

— Прытков, расскажи нам о потопе.

Мальчишка испуганно вскочил с места. Прокашлялся. Шумно вздохнул и замер. Еще вздох, но — опять ни слова.

— Когда народ размножился и развратился, — громко зашептал учитель, делая угрожающие знаки руками.

— …тогда, — бойко подхватил мальчишка, радостно встряхнув копной спутанных волос, — господь задумал наказать их…

И вдруг за стеной послышались раздирающие душу вопли: «Батюшки, отцы родные, старички! Помилосердствуйте! Другу и недругу закажу! Ай, ай, ай, а-а-а-а!..»

— Батю порют! — весь помертвев, сказал мальчишка, сидевший рядом с Ильей Николаевичем.

— Что это такое? — спросил Илья Николаевич растерянно опустившего голову учителя.

— Секут. По приговору мира. И так, осмелюсь доложить, бывает часами.

И так почти в каждой школе: не одно, так другое. Чтобы вытребовать самую ничтожную прибавку жалованья учителю, нужно выдержать целый бой. Старшина и писарь жалуются на учителя, учитель — на них. А мироеды, держащие в руках всю деревню, твердят:

— Какое это ученье? Какая это наука? Все больше лаской да увещеваниями. А что в писании святом сказано? Там сказано: «Не ослабляй бия младенца! Страх божий — начало всей премудрости!»

Под мерный перестук колес, как это всегда бывает в дороге, когда человек остается наедине со своими мыслями, думалось хорошо, и, когда Илья Николаевич вернулся в город, у него созрело много планов. Вернувшись домой, он начал говорить о них жене:

— Перво-наперво надо селу дать новых учителей. Где их взять? Нужно организовать курсы. Да, да, курсы! И пригласить на курсы лучших людей из сельских школ. Надо…

Мария Александровна смотрела на обветренное, похудевшее, но необыкновенно оживленное лицо мужа и радостно думала, что таким она его никогда не видела. Он словно помолодел, словно открыл перед нею какую-то другую, неведомую ей до сих пор сторону души. И вдруг она поняла, что с ним произошло: он впервые в жизни все силы ума и души отдавал тому делу, которое было главным его призванием.

В хлопотах по устройству курсов, в постоянных разъездах прошла первая зима в Симбирске.