Иона Якир - КОМАНДАРМ Якир. Воспоминания друзей и соратников.

Я покраснел, чувствуя в этом намек на мою неорганизованность. На помощь мне пришел командир дивизии Павел Васильевич Сысоев:

- Стрельбицкий в личном плане на каждый день намечает проверить лишь одну батарею. Одну, но уж досконально, товарищ командующий.

- А почему же я должен заходить в каждый полк? - с лукавинкой спросил Якир и, повернувшись в сторону командира 283-го стрелкового полка, сказал: - Товарищ Артеменко, мне докладывали, что вы каждый день бываете во всех ротах. Зачем? Всех проверить тщательно вы не в состоянии. Чего-то не заметили, прошли мимо недостатков, а командир роты спокоен: мол, командир полка все нашел в порядке. Такие прогулки по ротам вряд ли полезны.

Вспоминаю далекие годы, когда мне было 25-26 лет и я командовал батареей. Как-то в лагерях начальник артиллерии округа, бывший полковник царской армии Николай Михайлович Бобров разговаривал в столовой со своим сверстником, тоже бывшим полковником старой армии, начальником Ржищевского полигона Николаем Павловичем Павловым. Оба они, как истые артиллеристы, были туговаты на ухо, а потому разговаривали громко, не стесняясь присутствующих. Полковники вспомнили своего кумира генерала Драгомирова и согласились на том, что если бы он был жив, то гордился бы молодым командующим округом Якиром и считал бы его своим последователем.

- Недавно, - говорил Бобров, - я с Ионой Эммануиловичем приехал во второй кавалерийский корпус, к Криворучко. Сами знаете, какой Криворучко своенравный. Ему не по душе пришлись указания командующего. И вот в присутствии командиров дивизий, на совещании, он стал возражать командующему: «Конница - это вам не пехота. Надо оставить все как есть». Меня, доложу я вам, возмутил такой тон. Я посмотрел на Иону Эммануиловича. На его лице не дрогнул ни один мускул, хотя в душе, вероятно, кипело.

- Да, - согласился Павлов, - выдержка у него железная.

- Ну, знаете, дорогой Николай Павлович, - продолжал экспансивный Бобров, - будь я на месте командующего, разделал бы Криворучко за такую недисциплинированность. А Якир спокойно - даже с улыбкой! - подошел к доске и начал сопоставлять новый вариант со старым и доказал полную несостоятельность доводов Криворучко, так что даже и этот упрямец вынужден был согласиться. В перерыве я подхожу к командующему и шепотом спрашиваю: «Зачем вы, Иона Эммануилович, миндальничаете с Криворучко? Ведь он же такой недисциплинированный!» Якир берет меня под руку и говорит: «Вы неправы, товарищ Бобров. Криворучко хороший, дельный комкор. Я бы мог приказать ему исполнять, а не рассуждать. Но ведь нам не это надо. Важно, чтобы человек понял необходимость предложенных мер. Тогда он душу вложит в это дело»... А потом, что бы вы думали? Приказал командиру корпуса разъяснить командирам дивизии те самые требования, против которых он, Криворучко, возражал. И преподнес это так, будто требования те придумал сам Криворучко. Но зато после совещания Якир задержал его. «Ограничиваюсь, - говорит, - замечанием в надежде, что вы продумаете, где докладывать свои соображения, когда и в какой форме». Знаете ли, Николай Павлович, - продолжал Бобров, - что больше всего удивляет? То, что Якир постиг сложность воспитания в каких-нибудь тридцать лет. Это же юноша, самое большее поручик по прежним временам. Мы с вами в этом возрасте дальше полубатарейного офицера не шли, а мысли наши, помните, чем были заняты?

Павлов придвинулся к нему и стариковским голосом промурлыкал: «Красотки, красотки, красотки кабаре...» Полковники расхохотались.

- Да, - сказал Павлов, - у этого все помыслы только о деле. Далеко пойдет. Если в тридцать лет он командующий округом, то как вырастет через 10-15 лет!..

В эпизоде с Криворучко, о котором рассказал Николай Михайлович Бобров, проявилось не только желание Якира убедить подчиненного, но и кое-что другое. Якир высоко ценил этого талантливого военачальника, выходца из народных глубин, хотя тот и не лишен был некоторых странностей.

На окружных маневрах в 1935 году мне пришлось быть свидетелем любопытной сценки. У штабной палатки стояли несколько высших командиров вместе с Якиром и громко хохотали, слушая начпуокра Амелина. Амелин рассказывал об очередной выходке Криворучко.

- Приезжает Криворучко в лагерь. Дело было ночью, и комкор, как завзятый конник, начал поверку с конюшни. Дежурный молодцевато докладывает: «Происшествий никаких не случилось!» Криворучко входит в конюшню и видит, как дневальные заходят в станки, пинками поднимают лошадей и дают им сено. «Ты что же это, братец, делаешь? - с возмущением спросил комкор дежурного. - Кони отдыхают, а ты их будишь и заставляешь сено жевать?»- «Все делается точно по Инструкции, товарищ комкор». Дежурный приносит инструкцию. В ней черным по белому написано: «В течение ночи суточный наряд обязан дважды давать лошадям сено». Криворучко вспыливает: «Кто составлял инструкцию?» - «Старший ветеринарный врач полка!» - «Веди меня к нему. А ты, адъютант, ступай на кухню, принеси буханку хлеба». Пришли к палатке ветврача, оттуда - храп. Адъютант входит внутрь, зажигает свет, будит врача и дает ему хлеб. Ветврач кричит: «Убирайтесь вон с вашей дурацкой шуткой!». Но в это время слышит снаружи хорошо знакомый ему голос Криворучко: «А ты не кобенись, не кобенись, сам инструкцию писал, сам ее и выполняй. Ешь хлеб два раза в ночь, как в инструкции писано про коней». Услышал комкор звон стакана о графин, кричит: «Роби все по инструкции, водопоя не предусмотрено - так ты за графин не хватайся». Потом заходит в палатку, спрашивает: «Ну, как инструкция?» Якир, дослушав рассказ, серьезно заметил: