Владимир Жданов - Добролюбов

Турчанинов, как и многие другие саратовцы, часто бывавший у Чернышевского, однажды пришел с толстой рукописью в руках и сказал, что его товарищ Николай Добролюбов просит посмотреть, не годится ли эта статья для «Современника».

Когда через несколько дней Турчанинов пришел снова, рукопись была уже прочитана, и Чернышевский сказал ему:

— Статья хороша, она будет напечатана в «Современнике», и я прошу передать автору, чтобы он побывал у меня.

Можно представить себе, как билось сердце Добролюбова, когда он шел в первый раз к самому Чернышевскому! Но волнение его быстро прошло. Чернышевский оказался очень простым, радушным и выглядел очень молодо — ему с трудом можно было дать его двадцать восемь лет. Он был небольшого роста, худощавый, белокурый, даже чуть рыжеватый, с умными, добрыми голубыми глазами, в золотых очках. По словам современников, в его облике было что-то влекущее и располагающее, в нем чувствовалась особая душевная мягкость и в то же время какая-то нервная сила, которая подчиняла ему.

Он встретил Добролюбова как давнего знакомого, поил его чаем, расспрашивал. Сам говорил мало, но задавал вопросы, стараясь выяснить взгляды и понятия студента, узнать, что он думает о том, о другом, о третьем. Статья о «Собеседнике» так понравилась Чернышевскому, в ней так ярко сказалось выдающееся дарование автора, что он решил привлечь его к работе в журнале. После долгой беседы, убедившись, что не ошибся в выборе, Чернышевский, наконец, сказал:

— Я хотел увидеть, достаточно ли подходят ваши понятия к направлению «Современника»; теперь вижу, что вполне подходят. Я скажу Некрасову, что вы будете постоянным сотрудником журнала.

Добролюбов давно уже понял, почему ему задано так много вопросов. И он рассказал Чернышевскому о своих домашних делах, о смерти родителей, о тяжелом положении сирот. Потом он дошел до института, описал свое положение там, вражду с Давыдовым, упомянул и об обыске, во время которого были найдены и крамольные стихи и запретные заграничные издания.

— Так это были вы, Николай Александрович, вот оно что! — воскликнул Чернышевский, сразу вспомнив рассказ Срезневского. — Тогда ничего не выйдет сейчас из вашей журнальной работы, хотя я и очень нуждаюсь в помощнике. Эту статью мы, конечно, поместим — постараемся утаить ее от Давыдова. Но больше не годится вам ничего печатать в «Современнике», пока не кончите курса. Беда вам будет, если Давыдов узнает, что вы сотрудничаете в нашем журнале…

Чернышевский хорошо знал, что представляет собой директор Педагогического института. Еще совсем недавно академик Давыдов и реакционная профессура хлопотали о том, чтобы ему не было присуждено звание магистра. Вот почему Чернышевский сразу понял, что участие в «Современнике» может погубить студента, и без того уже испортившего свою политическую репутацию в глазах начальства.

Они просидели до глубокой ночи, до третьего часа, и расстались друзьями. Счастливый и взволнованный возвращался Добролюбов тихими ночными улицами к себе на Васильевский. Наверное, он не спал в ту ночь совсем: ведь было ясно, что в его жизни открылась новая страница…

Чернышевский тоже был под впечатлением нового знакомства. Несмотря на молодость Добролюбова. Он понял, какую силу приобретает в его лице «Современник». И он радовался появлению союзника, единомышленника и друга.

Статья Добролюбова, положившая начало его работе в «Современнике», появилась в августовской и сентябрьской книжках журнала (1856 г.). Она была подписана псевдонимом, образованным из последние слогов имени и фамилии автора:…лай…бов. Этой подписи (Н. Лайбов, Н.-бов) вскоре суждено приобрести громкую известность в русской журналистике.

Несмотря на свою, казалось бы, академическую историко-литературную, тему — подробный анализ одного из журналов XVIII века, — статья Добролюбова отличалась публицистической, остротой и во всех своих принципиальных положениях совпадала с позицией «Современника» в литературных вопросах. В то же время в оценке литературно-общественных явлений прошлого автор резко расходился с их общепринятой трактовкой, установившейся в академической науке.

На первых же страницах Добролюбов со всей резкостью, на которую только был способен, обрушился на представителей этой схоластической «науки», оторванной от жизни и чуждой массе читателей. Он жестоко высмеял критику, которая забыла о своих прямых задачах, перестала влиять, на судьбу литературы и погрузилась в тесный мир библиографических подробностей, интересных разве лишь немногим специалистам. «…В каком доме бывал известный писатель, с кем он встречался, какой табак курил, какие носил сапоги…, на котором году написал первое стихотворение, — вот важнейшие задачи современной критики, вот любимые предметы ее исследований, споров, соображений…» — с иронией писал Добролюбов.