Владимир Жданов - Добролюбов

— Ну что? — спросил Добролюбов, когда Шемановский кончил чтение.

— По-моему, хорошо, — ответил тот — Только зачем ты предрекаешь, что тиранство будет тяготеть над нами по-прежнему? Ведь, по слухам, новый царь, хоть и пьяница, но человек с хорошим сердцем.

— Дело не в том, какой он человек, а дело в том, что он царь, — уверенно заявил Добролюбов.

Шемановский, из воспоминаний которого заимствован этот рассказ, свидетельствует, что политические стихи Добролюбова в рукописях ходили по Петербургу. Товарищи их переписывали, разносили по своим знакомым, И, таким образом, они широко распространялись. Эти стихи говорят о том, что их автор был убежденным противником самодержавия, считал неизбежной и необходимой борьбу с деспотическим строем. Призывая «энергией и силой» помочь естественному ходу событий, он напоминал о том, что тридцать лет назад, после смерти царя Александра I, началось восстание декабристов, приуроченное к тому моменту, когда «один тиран исчез», а другой еще не успел надеть корону.

Спустя три дня после смерти Николая I Добролюбов прочел в газете «Северная пчела» статью ненавистного ему Греча, начинавшуюся словами: «Плачь, русская земля! Не стало у тебя отца». Глубоко возмущенный этим бесстыдным восхвалением покойного тирана, Добролюбов в тот же день написал гневный ответ на статью Греча. Он начал свое письмо так: «Милостивый государь! Вы, конечно, не стоите того, чтобы порядочный человек стал отвечать вам. Но мое негодование при чтении вашей статьи в «Северной пчеле» о смерти Николая Павловича было так сильно, что я решаюсь позабыть на Несколько минут то глубокое презрение, какое всегда питал к вам, и унизиться до того, чтобы писать к вам, имея, впрочем, в виду не столько вас, сколько самое правительство, возбуждающее появление подобных статеек».

В ответ на слова Греча о «правосудии» царя Добролюбов указывал, что при нем «награждалось чинами самое отвратительное подличанье, возвышались казнокрады и люди, торгующие самыми священными чувства ми человека. Знают это правосудие, продолжал Добролюбов, — и те многие благородные мученики, которые за святое увлечение благом России, за дерзновенное обнаружение в себе сознания человеческого достоинства терзаются теперь в рудниках или изнывают на поселении в пустынной Сибири».

В письме саркастически высмеивались попытки Греча прославить «благочестие» царя, его «народолюбие», «великодушие». «Пожалуй, можно сказать, — писал Добролюбов, — что он любил народ, как паук любит муху, попавшуюся к нему в паутину, потому что он высасывал из» него кровь… как тюремщик любит арестантов, без которых ему самому некуда было бы деваться…» В течение, тридцати лет самодержец подавлял прогрессивные стремления русского общества. Он «объявил преступлением, — говорилось в письме, — всякое проявление самосознания, всякую светлую мысль о благе и справедливости, всякое покушение защищать собственную, честь против подавляющего тиранства и насилия…»

Добролюбов иронизировал, разоблачал, негодовал. Постепенно письмо, обращенное к Гречу, становилось революционной прокламацией, острым памфлетом на николаевское царствование и на самого Николая I. В нем кипело благородное возмущение человека, охваченного ненавистью к царю-деспоту и к прославляющим его ничтожествам. В то же время оно было согрето искренней любовью к страдающему, закованному в кандалы народу. Письмо было насыщено фактами, историческими примерами, что придавало доводам автора неотразимую убедительность. Политическая непримиримость в оценке крепостнического режима, сдержанно-страстные интонации, ясность и сила мысли — все это живо напоминало о Белинском, о письме его к Гоголю. Характерны и стилистические приемы памфлета, идущие, от Белинского (например, прямое обращение к адресату: «Знайте же, что для русского мужика царь есть отвлеченное понятие…»). Несомненно, что автор памфлета хорошо знал письмо к Гоголю, этот выдающийся документ революционной пропаганды, и сознательно стремился следовать ему не только в манере изложения, но и по существу: он касался многих вопросов, которые были затронуты Белинским. Так, почти дословно повторяя мысль, выраженную в письме к Гоголю, он писал, что «православная церковь и деспотизм взаимно поддерживают друг друга; эта круговая порука очень понятна».