Тито Гобби - Мир итальянской оперы

На свадьбе он был свидетелем, или "testimonio", со стороны моей невесты Тильды. Однако это не помешало ему отозвать меня из нашего медового месяца для исполнения "Итальянских песен", написанных на стихи народных тосканских поэтов. Некоторые из них (для баритона) он посвятил мне, "суженому", сделав такую очаровательную надпись, обрамленную цветочками: "Эти цветы распустятся от радости — дорогому Тито…" И на другой странице: "Опять цветы для него".

Иногда мы встречались в Венеции. Там высокая стройная пара тоже производила яркое впечатление: прохожие оглядывались на них и выражали свое восхищение. Однако больше всего поражал венецианцев дог, который казался еще более огромным на небольших "calles" и мостах Венеции. При виде подобного чуда жители города не могли удержаться от восклицаний: "О! Глядите, глядите, какой пес! Это же настоящий теленок!"

Умер Вольф-Феррари в Венеции, которую прославил в своих песнях. Во время похорон по воде плыла длинная процессия гондол. В первой из них находился гроб с его телом. Хористы из театра "Фениче" пели: "Bondi, Venezia cara, Bondi, Venezia mia… Venezia storia" — это было последнее приветствие композитора любимой Венеции, взятое из его оперы "Перекресток". Народ толпился вдоль каналов и на мостах. Люди пели, воздавая должное покойному, когда гондола проплывала мимо. То был незабываемый день, и хочется думать, что такое зрелище доставило бы удовольствие и самому композитору.

Вольф-Феррари был тонким музыкантом, его творениям присуща особая элегантная инструментовка. А как изящны его оперы по мотивам комедий Гольдони! Они пользовались большим успехом. Я пел в его "Четырех самодурах" и "Секрете Сусанны", а также в "Ожерелье мадонны", очень сильной музыкальной драме, действие которой происходит в середине прошлого века в Неаполе. Ее герои, "сатотай" (гангстеры), и по сей день живут припеваючи!

Я играл Босса, "guарре", дерзкого преступника, надменного, но и не лишенного своего рода жестокого обаяния. Эта роль, как и партии для сопрано и тенора, очень выразительна, однако работать с маэстро, при всех его замечательных человеческих качествах, было сущим адом. Совершенство оставалось для него лишь отправной точкой, и я покидал репетиционный зал в изнеможении, с охрипшим голосом, опустошенный. Но когда он отрывал руки от клавиш и смотрел на меня своим добрым, ласковым взглядом, я чувствовал, что готов, если потребуется, начать все сначала.

В сущности, моим настоящим дебютом в Королевской римской опере стала (и притом совершенно неожиданно!) его опера "Любопытные женщины". Это произошло из-за внезапной болезни одного из артистов. Благодаря великодушной поддержке моих коллег я с честью выдержал испытание и закончил выступление с триумфом, воспоминание о котором до сих пор согревает мое сердце.

Много лет спустя я привез "Четырех самодуров" в Лисабон, где оперу поставил Национальный театр "Сан-Карлуш". Актерский состав, в который вошли Итало Тахо и Тальявини, был блистательным, ставил спектакль умный режиссер, предоставивший нам свободу самовыражения. В результате, несмотря на венецианский диалект, публика сполна насладилась этой искрометной комедией. Спектакль удался, и мы получили огромное удовольствие, сумев показать настоящий музыкальный театр. Решение "Сан-Карлуш" возобновить постановку в следующем сезоне очень меня обрадовало.

Все композиторы (а их было много), с которыми меня свела судьба за время долгой карьеры, даже если сотрудничество с ними и было непродолжительным, оставили в моей памяти яркий неизгладимый след. К числу наиболее знаменитых относится Итало Монтемецци. О нем я вспоминаю с большой теплотой. Однажды Римская опера открывала сезон его спектаклем "Корабль". Мне досталась тогда самая маленькая партия — Рулевого, и я не покидал судно на протяжении всего первого акта. Едва дождавшись его окончания, я поспешил за кулисы, так что выразительную фигуру Монтемецци увидел лишь издали. Но через несколько лет, когда, как говорится, проявились мои определенные способности к вокалу, мне доверили деликатную задачу.

Мой хороший друг и наставник Пино Донати, тогда директор болонского театра "Коммунале", попросил меня спеть в опере "Любовь трех королей". Маэстро Монтемецци — он относился ко мне скорее как деловой человек и профессионал, чем как художник, — нуждался в ком-то, кто мог бы придать большую характерность роли Манфреда, опасаясь, что последний будет выглядеть несостоятельно в этой отнюдь не героической партии.