Андрей Алдан-Семенов - Черский

— Послушайте, милый вы человек, — тоскливо сказал Черский. — Я еду по особому, чрезвычайному поручению Императорской Академии. Ничего не покупаю, ничего не продаю. Мне нужен проводник, знающий дорогу из Якутска в Верхне-Колымск. Мне рекомендовал вас губернатор…

— Ага, понимаю! — самодовольно усмехнулся Расторгуев. — Я возил их превосходительство по Лене. Чуть-чуть не подохли в тайге. И с купчишками мотался в Верхне-Колымск. Дорогу знаем, почему не знать, дело бывалое.

— Сколько же вы возьмете до Верхне-Колымска?

— А ни копейки! — Расторгуев опять пристально посмотрел на исхудалое лицо Черского.

— Я не могу пользоваться вашими услугами бесплатно.

— А что нам торговаться? Я не буду вас провожать на Колыму-реку. Вы по дороге, не дай бог, помрете, а я отвечай? Несподручно, извиняйте.

Голубые озорноватые глаза Расторгуева остановились на карих задумчивых глазах Черского. Степан понял: не купец перед ним и не царский чиновник, но он снова упрямо повторил:

— Извиняйте, не пойду.

— Подумайте, я не тороплю.

Черский вышел из кабака. Степан заказал водки. Пухлый кабатчик лукаво подмигнул.

— Зазря отказался. Господин петербургский здешних порядков не знает. Его как липку обобрать можно. Ученый какой-то.

— Какой ученый?

— А шут его знает. Ученые, брат, человеки бестолковые.

— Ты хайло-то не раскрывай, — насупился Расторгуев. — У тебя душа лишь от золота светла. Знаю тебя не хуже себя.

Расторгуев любил погулять в свободные часы. Был он весел умом, щедр душой, ставил за штоф последнюю копейку, не любил пить на дармовщину. Он бросил на стойку золотой, и началась гульба.

Старатели звали Степана с собой в тайгу, на поиски «желтого дьявола», рыбаки соблазняли неслыханными уловами в ленской дельте. Расторгуев в пьяном азарте соглашался поехать и с теми и с другими, а перед глазами все стояла высокая фигура странного русобородого человека.

— Ишь ты, едреный шиш, ученый! И чево ему надо в Верхне-Колымске? Сколько непонятных людей живет на свете! Провожал я на Колыму-реку купцов. Ну, купцы — народ ясный. Им только бы у юкагиров соболей на водку менять, у якутов мамонтов клык брать. С собой везли сущие пустяки, в Якутск шли — нарты от пушнины ломились. Идешь с купчиной по стойбищам — так тебя самого якут за разбойника принимает. А этому бородатому чево? Академия наук императорских…

Степан вспомнил печальные глаза Черского, посмотрел на упившихся приятелей, на студенистое лицо кабатчика. Нахмурился. Пожевал крепкими красными губами. «Не человеки — скоты! А я зря хорошему человеку отказал. До Оймякона с ним дойти можно. В Верхне-Колымск далековато, а в Оймякон можно. Ведь водил же я на Оймякон старателей. Правда, водил, да закаялся. Наобещают златые горы, а сами из тайги на карачках ползут. От голода пухлые, от мороза гнилые. Не смотреть на них стыдно, посмотришь — жаль. И почему это человеки на золото падки?»

Кабатчик дремал у стойки, старатели храпели, положив косматые головы на столы, устилая бородами залитые водкой клеенки. Только один старый безносый старатель, потерявший свой нос на шестидесятиградусном морозе, говорил молодому парню, тяжко ворочая языком:

— А и чудной же человечишка, что со Степаном балясничал. Говорил намедни: «Я — человечишка от науки, меня мамонты интересуют. Кто меня за мамонтами в тайгу поведет?» А сам — ни кожи, ни рожи, еле-еле душа в теле. Небось и Степана нашего сейчас за мамонтами в поход подбивал…

— За мамонтами? — в пьяном испуге переспрашивал парень. — А с чем их, мамонтов, жрут?

— Костяной рог, что из земли выпирает, видал?

— Спрашивай! Я его купчишкам по гривеннику за штуку таскал. Ловко обдирал оглоедов. Как рог — так гривенник. А за три штуки по полтиннику срывал.

— Этот худущий из Петербурга костяных рогов не берет. Ему мертвый труп мамонта подавай. Говорит, на Колыме-реке мамонтов труп объявился. Вот, говорит, к нему меня и провести надо. Его в тайгу завести и вокруг пальца обвести — плевое дело. Уж больно, видать, доверчив. Да я не из тех, которые вокруг пальца обводят. Не люблю обижать доверчивый народишко.

Степан прислушивался к словам безносого старателя и продолжал рассуждать с самим собою:

«Зря, зря отказал я господину Черскому. С кем только в тайгу не хаживал, а ему отказал. С урядниками по улусам ясак собирал. Те, правда, далеко в тайгу не заглядывали. А может быть, согласиться? Жалко человека. Попадет в руки какому-нибудь прощелыге, без штанов останется. Черский — господин сурьезный, колымской землицей любопытствует, не чета якутским чиновникам. А поведу-ко я его до самого Верхне-Колымска!»