Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных - Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

— Да, печально все это, господин Рубинштейн… Коммерческие дела не должны страдать от чьих-то честолюбивых или матримониальных устремлений.

В ответ Рубинштейн только посмотрел на него хитро из-под своих свисавших на глаза густых бровей, придававших его лицу выражение неизбывной печали.

Обед был вкусный, вина хороши. Гай попросил принести сигары, и Рубинштейн не отказался покурить, хотя по неумелости в обращении с сигарой было видно, что он некурящий. Может быть, именно это обстоятельство сделало его более разговорчивым: пожилой человек, пускающий дым ради баловства, невольно молодеет и, стало быть, обретает некоторое легкомыслие.

— Не хочу сыпать соль на раны, но не могу удержаться от вопроса… — дружеским тоном начал Гай.

— Пожалуйста, — сказал Рубинштейн, и это прозвучало, как «Чего уж там, валяйте!». Он еще ворчал, но тон заметно изменился.

— Для вас настали трудные времена?

— Что касается старика Шиммельпфенга, то вы несколько запоздали с соболезнованиями. Его вместе со всей семьей арестовали полгода назад. Директор фирмы теперь я.

— Но ведь вы тоже?..

— Да, да… Но… видите стальной шлем у меня в петлице? Я — фронтовик, два раза ранен. Это имеет большое значение.

— Но не настолько большое, чтобы вы осмелились дать мне маленький совет?

Господин Рубинштейн отставил подальше от себя дымящуюся сигару и заговорил сердито:

— Такие штучки еще действовали на меня, когда я торговал средством для увеличения бюста, а хотел торговать машинками для стрижки травы на газонах. Поэтому не затрудняйтесь, — он победно посмотрел на Гая и продолжал: — На той неделе гестаповцы забрали у нас весь архив. Теперь он в подвале нашего дома, только вход не с Ляйпцигер-штрассе, а с Фридрихштрассе. Там раньше размещались архивы давно ликвидированного оптового склада. Все лежит на полках в полном порядке. Дело Лифшица — десятое или одиннадцатое в стопке под литерой «Л». Я сам укладывал папки.

Гай внял совету Рубинштейна «не затрудняться».

— А не можете вы взять это дело хотя бы на час?

— Решительно нет. Кто меня тогда будет спасать? Шлем в петлице?.. Но, прежде всего, я — честный человек.

— О, разумеется!

Глядя в сторону, Рубинштейн сказал ворчливо:

— Если бы вы имели гестаповский жетон… Но такие жетоны стоят дорого, очень дорого, господин Манинг…

— Такова жизнь: все хорошее всегда стоит дорого…

Гай достал из кармана бумажник.

— Нет, нет, не здесь, — спокойно осадил его Рубинштейн.

В тот же день Гай осуществил еще два важных дела.

В главной городской больнице, учрежденной, вероятно, еще во времена Фридриха Великого и носящей с тех пор французское название «Шарите», он договорился о практике — администрация ничего не имела против того, чтобы голландец изучал больничный бюджет и доискивался, каким образом можно при минимальном кредите добиваться максимальных лечебных результатов.

Потом он снял помещение для своей конторы и квартиры. Состоятельному дельцу полагалось это сделать.

Красных бумажек с черными буквами «Zu miten» («Сдается») на окнах и парадных дверях было много на всех улицах, по которым он ходил. Ему приглянулись две комнаты во втором этаже облицованного гранитом старого дома на Уланд-штрассе. Одна комната служила спальней, в другой стоял письменный стол, два мягких стула и книжный шкаф. Ему большего и не требовалось. Телефон имелся.

Хозяйке, очень вежливой немке лет пятидесяти пяти, прилично говорившей по-английски, он объяснил, что сидеть в своей конторе с утра до ночи не собирается и вообще жить по расписанию не умеет. Она была тем более довольна, что плату он отдал за три месяца вперед.

Модную машину последнего выпуска — шоколадный «хорх» — он взял напрокат и сразу заплатил за год.

Блокварт Литке, когда Гай при встрече мимоходом обмолвился, что нашел постоянную квартиру, тоже остался доволен — меньше ответственности.

Через две недели Рубинштейн передал Гаю жетон гестапо. За это время Ганс купил эсэсовское обмундирование, Альдона подогнала форму по его фигуре. Для Гая были куплены сапоги и черное кожаное пальто, в каких ходило эсэсовское начальство.

Поздним весенним вечером из темного подъезда большого углового дома на Фридрихштрассе вышла, дымя дешевой сигаретой, Альдона. Вскоре ее обогнал Гай с портфелем в руках и в сопровождении эсэсовца с лакированной кобурой на поясе. Они подошли к запертой двери, ведущей в подвал, и Гай крикнул в слуховую трубку возникшему за зеркальным дверным стеклом старенькому вахтеру: