Н. Елисеев - Николай II без ретуши

Впрочем, так же верно и другое утверждение: никакой морали невозможно вычитать из его биографии. Уж больно странны его поступки. Едва ли человечны. Они внечеловечны. Во время торжеств, посвященных возведению памятника его дедушке, Александру II, на его глазах в театре стреляют в его премьера. Премьера отвозят в больницу. Пять дней председатель его правительства умирает. Он не просто не приезжает «навестить больного товарища и смертельно раненного подчиненного», он не прерывает программу торжеств, отправляется в другой город, празднует. Прибывает только на похороны. Абсолютное бесчувствие? Но дочка премьера вспоминает, как царь плакал, стоя на коленях, перед телом погибшего, молился и твердил: «Прости, прости…»

Скорее уж абсолютный эгоцентризм. Воспитанное с детства одиночество, попытки это одиночество прорвать – и раз за разом неудачи, срывы, разломы. Есть символическая история в этом ряду. Во время торжеств по поводу обретения мощей Серафима Саровского царь пошел с народом. Густой толпой народ двинулся вслед за царем в монастырь по мосткам, проложенным над оврагом. Мостки провалились. Люди попадали. Царь даже не обернулся. В толпе был министр двора Его Величества, престарелый граф Фредерикс. Старичок рухнул вместе со всеми. Ему порвали мундир и пару раз заехали сапогом по щекам. Дошедши до монастыря, царь заинтересовался, а где же граф? Ему объяснили, что граф – там. Ну… где куча мала. По графу-де ходят. «Ну так найдите графа», – сказал молодой человек и вошел в монастырь. Графа нашли, перебинтовали, заклеили пластырем, переменили мундир и представили Его Величеству.

И таким он был во всем. Шел, не оборачиваясь, и очень удивлялся, когда выяснялось, что где-то провалились мостки или произошло еще что-то столь же неприятно-неопрятное. В нем была тайна. Его дядя, Николай Николаевич, мистик и полководец, задумчиво спрашивал: «Человек ли наш Государь или дух?» И сам себе отвечал: «Наверное, все же дух…» И то… Его поступки порою являются совершенно необъяснимыми. Председатель Госдумы Родзянко настаивает: министром внутренних дел не может быть Протопопов. Царь внимательно выслушивает председателя парламента, не говорит ни да ни нет. Родзянко просит прощения у царя за то, что во дворце во время прошлого приема оскорбил Протопопова. Царь соглашается: «Да это нехорошо – во дворце…» То есть вне дворца председатель парламента может оскорблять министра внутренних дел – рабочий момент, что здесь такого? Но дальше и вовсе удивительно. Родзянко обещает в следующий раз избить министра внутренних дел палкой, и царь, назначивший этого министра и не желающий его смещать, – смеется. Что в этом смехе? Над чем он смеется? Над подравшимися холопами? Тогда этот смех и вовсе нехорош…

Надо учитывать вот что – у Николая II был министр внутренних дел, который отвечал на оскорбления вызовом на дуэль, и про него никто не осмелился бы сказать, мол, в следующий раз поколочу палкой… Столыпин. Но с этим-то министром Николай Александрович как раз и не сработался. Застрелили Петра Аркадьевича накануне отставки. Может, еще и потому засмеялся Николай, что представил себе, как кто-нибудь говорит про Столыпина: «А в следующий раз побью палкой…» Смешно.

Как раз сравнивая консервативнейшего политика, Петра Столыпина, и его монарха, Николая II, понимаешь поразительно тонкое и точное замечание Томаса Манна насчет того, что политика всегда связана с демократией. Аполитичность всегда недемократична и всегда по-настоящему консервативна. Томас Манн писал: «Любой политик в той степени политик, в какой он демократ». Это удивительно, но это так. Столыпин, работающий с Думой, спорящий с ней, находящий странное удовольствие в том, чтобы подниматься на трибуну первого российского парламента и спорить с парламентариями, – политик и демократ в той степени, в какой он политик. Николай, которого в Думу калачом не заманишь – ему бы в лес… на охоту… на теннисный корт… – никакой не политик. Он аполитичен до мозга костей.

Всю жизнь он рвался к тому, кто мог бы ему посоветовать, помочь; всю жизнь он старался стать ближе к народу, над которым был поставлен главой по праву рождения, – отсюда его дружбы с Клоповым, коллежским асессором, Распутиным, сибирским варнаком. Казалось бы, ну и будь конституционным монархом, прислушивайся к тем, кого избрал народ. Но это же адвокаты, интеллигенты или левое радикальное хулиганье. Какой-то удивительный надлом прошел через всю жизнь этого монарха. Он хотел исполнить свой долг – быть самодержцем. И не мог им быть. Не мог им быть не потому, что ему мешали революционеры или радикальные интеллигенты, а по своим же психофизическим свойствам не мог. Столыпин жалуется на Дурново и Трепова, двух крайне правых депутатов Государственной думы и членов Государственного совета. Они провернули скверную интригу за его спиной. Столыпин настаивает: их до́лжно наказать. Николай II молчит, думает, а потом спрашивает: «А что бы вы хотели, чтобы я с ними сделал?» Совершенно не важно, что отвечает Столыпин. Он, конечно, отвечает, но по человечеству (как писали в русских романах, любимых Николаем II) он должен был бы остолбенеть. Да он людей казнил по приговорам военно-полевых судов, боровшихся против того, чтобы Николай Романов делал бы то, что он (Николай Романов) хотел, а Николай Романов у него спрашивает: «А что бы вы хотели, чтобы я сделал?»