Борис Савинков: Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова

Не знаю, что еще имеет Бурцев – пишите, что Бурцев припас какой-то ультрасенсационный “материал”, который пока держится в тайне, рассчитывая поразить суд, – но то, что я знаю, действительно не выдерживает никакой критики, и всякий нормальный ум должен крикнуть: купайся сам в грязи, но не пачкай других. Я думаю, что все, что они держат в тайне, не лучшего достоинства. Кроме лжи и подделки быть не может. Потому, мне кажется, суд, может быть, и сумеет положить конец этой грязной клевете. По крайней мере, если Бурцев будет кричать, то он останется единственным маниаком. Я надеюсь, что авторитет известных лиц будет для остальных известным образом удерживающим моментом. Если суда не будет – разговоры не уменьшатся, а увеличатся, а почва для них имеется; ведь биографии моей многие не знают. Ты говоришь, делами надо отвечать. Работой. Теперь мне представляется, что заявление твое все-таки не заставит молчать. Они, слепые, будут говорить, а разве Вера Фигнер не работала с Дегаевым. Конечно, мы унизились, идя на суд с Бурцевым. Это недостойно нас как организации. Но все приняло такие размеры, что приходится унизиться. Мне кажется, что молчать нельзя, – ты забываешь размеры огласки, но если вы там найдете возможным наплевать, то готов плюнуть и я вместе с вами, если это уже не поздно. Я уверен, что товарищи пойдут до конца в защите чести товарища, а потому я готов и отступиться от своего мнения, и отказаться от суда. Поговори. Я… передаю твое мнение, если хочешь, прочти ему и это письмо. Прости, что написал тебе столь много, и, вероятно, ты все это знаешь и думал обо всем. Мне бы хотелось только не присутствовать во время этой процедуры. Я чувствую, что это меня совсем разобьет. Старайся, насколько возможно, избавить меня от этого. Обнимаю и целую тебя крепко. Твой Иван. Пересылаю и письма. Пиши. Только не заказным».

Письмо это было юридическою уликою участия Азефа в террористических предприятиях.

Премьер-министр Столыпин отвечал на запрос. В своей речи он официально признал полицейскую роль Азефа.

«Перейдем к отношению Азефа к полиции. В число сотрудников Азеф был принят в 1892 году. Он давал сначала показания департаменту полиции, затем в Москве поступил в распоряжение начальника охранного отделения; затем переехал за границу, опять сносится с департаментом полиции и, когда назначен был директором департамента Лопухин, переехал в Петербург и оставался до 1903 года. В 1905 году поступил в распоряжение к Рачковскому, а в конце 1905 года временно отошел от агентуры и работал в Петербургском охранном отделении. Конечно, временно, – когда Азефа начинали подозревать или после крупных арестов, Азеф временно отходил от агентуры».

По мнению Столыпина, скандал Азефа поднят для большей славы революции. Столыпин, к концу своей речи, разбирает источники, откуда пошло азефское дело, – это Бакай, Бурцев и бывший директор департамента полиции Лопухин. Оба первые не заслуживают доверия в силу своего прошлого, а из дела о Лопухине видно, что об участии Азефа в террористических актах он ничего не знал.

При таком положении дела, несмотря на цитированное выше письмо, Столыпин не видел ни в деятельности министерства, ни в агентурной работе Азефа каких-либо незакономерных действий.

Лопухин, как я уже говорил, был арестован по обвинению в выдаче государственной тайны. Азеф арестован не был.

Разоблачение Азефа нанесло тяжелый моральный удар партии, и в частности террору: оно показало, что во главе Боевой организации много лет стоял провокатор. Но разоблачение это освободило вместе с тем партию от тяготевшей над ней провокации. Оно заставило пересмотреть многое в прошлом.

В частности, оно заставило меня проанализировать снова те выводы, к которым я пришел всем опытом моей боевой работы.

Я должен был признать, что если мое мнение о полном бессилии Боевой организации было правильно и что если все террористические попытки последних лет действительно были заранее обречены на неудачу, то зато в причинах этого бессилия я в значительной степени ошибался. Так, некоторые недостатки наружного наблюдения были, очевидно, результатами полицейской роли Азефа: Дурново, Столыпин, Дубасов были заранее предупреждены о готовившихся на них покушениях, и самые приемы нашей работы были им, вероятно, в точности известны. Непонятные аресты отдельных товарищей нужно было отнести также на счет провокации Азефа.

Оставаясь при моем прежнем мнении о технических изобретениях как о единственном пути, который может поднять террор на должную высоту, я тем не менее решил взять на себя ответственность за попытку восстановления Боевой организации. Я сделал это по двум причинам.