Роберт Штильмарк: Звонкий колокол России (Герцен). Страницы жизни

Под каким-то ловким предлогом он решил даже дня на три улизнуть из Женевы — у него было все время опасение встретить кого-нибудь из тех, кто его мог узнать по Петербургу. Теперь тут так много эмигрантов из Польши, а кое-кого он на следствии убеждал, сколь спасительно чистосердечное признание! И прозрачно намекал, как поступают с непокорными…

«Больше того, что я вытерпел в этом деле, требовать от человеческих сил нельзя», — жалуется Романн в донесении от 23 октября. А прибыли петербургские 7 тысяч лишь вечером 2 ноября.

Наконец-то 3 ноября он смог доложить Филиппеусу:

«Вчера вечером я покончил дело, вручил деньги и получил продажную запись и самые документы, едва уложившиеся в большой сундук. Я везу сундук до Франкфурта-на-Майне, имея поручение от вас принять там ваше письмо. Тхоржевский и Огарев просто замучили меня своим вниманием… Я изучил этих господ очень хорошо — быть может, в будущем пригодится. Хорошо бы издать мемуары (разумеется, процеженные и обезвреженные. — Р. Ш. ) и завязать с ними непосредственные, так хорошо начатые сношения… Для Тхоржевского я везу бумаги в Брюссель через Германию — он вполне в этом убежден. Дай бог только здоровья, и тогда скоро доберусь до Петербурга. Родное детище мое — документы — я хоть полумертвый, а привезу».

Разумеется, постниковский сундук проследовал на север под надежной негласной охраной русской полиции, при тайном содействии швейцарских, французских и германских органов безопасности. В ноябре этот громадный ящик с сюрпризами прибыл в Петербург и очутился под семью замками в подвалах III отделения…

Большое семейное горе отвлекло на несколько долгих недель Александра Герцена от всех общественных и литературных забот. Сын Александр потребовал немедленного приезда отца во Флоренцию спасать Тату от припадка безумия.

Отец застал Тату в тяжелом состоянии. Запуганная насмерть жестоким претендентом на ее любовь, она бредила, везде видела спрятанных убийц, грозивших ножами отцу и брату, сама пыталась покончить с собою — броситься с балкона на камни мостовой. Отцу она безмерно обрадовалась, но встретила его градом вопросов, ужаснувших его: живы ли в Ницце «Леля-бой» и «Леля-герл», правда ли, что жена книготорговца Георга — мать Герцена Луиза Ивановна, не убит ли брат Саша… Оказалось, что граф Пенизи держал девушку в непрестанном страхе, а врач Левье тайком уговаривал ее обвенчаться с Пенизи.

Доведенная и без того почти до психического расстройства и готовая вот-вот уступить, потому что Пенизи и слышать не хотел об отсрочке (о чем она его молила), Тата вдруг стала свидетельницей страшного происшествия перед ее окнами: какой-то ревнивец ударом ножа убил девушку-итальянку. К тому же чей-то нечаянный выстрел близ дома ухудшил беду.

Герцен с необыкновенным терпением, мужеством и педагогическим искусством взялся за спасение дочери. Ни она сама, ни близкие не ведали, какою ценой досталась отцу эта победа над мраком, окутавшим душу девушки. Между тем бюджет семьи был и без того перенапряжен, в издательских делах наступила заминка, а тут болезнь Таты отняла всякую возможность заниматься литературным трудом. Хорошо, что старый друг Тхоржевский сам предложил помощь из новых денег, полученных от издателя Постникова, — такое дружеское участие всегда согревало сердце Искандера. А деньги нужны были немалые!