Евгений Нилов - Зелинский

Так Н. Д. Зелинский разгадал «загадку» Черного моря, установив, что наличие большого количества сероводорода в глубинах Черного моря является результатом не проникновения его сквозь донные трещины, не какой-либо химической реакции, а продуктом жизнедеятельности найденных микроорганизмов.

Впоследствии в статье «О сероводородном брожении в Черном море и одесских лиманах» Николай Дмитриевич сделал далеко идущие выводы:

«…Как Черное море, так и одесские лиманы находятся в современную нам эпоху в стадии сероводородного брожения, которое в отдаленное от нас время было незначительно, теперь же достигло средней интенсивности, а в будущем, как можно думать, процессы сероводородного брожения в Черном море под влиянием более благоприятных условий значительно усилятся, что и отразится еще более, чем теперь, на уменьшении фауны и своеобразном характере небогатой флоры Черного моря».

Однако жизнедеятельность микроорганизмов и выделение в результате ее сероводорода — процесс, протекающий длительное время, поэтому для окончательного подтверждения своего взгляда молодой ученый запаивает в трубки образцы ила с глубин Черного моря. Здесь они будут покоиться несколько десятков лет, после чего их надо будет вскрыть и закончить начатое исследование. Зелинский не рассчитывал сам дожить до того времени и полагал, что. «загадку» Черного моря решит кто-нибудь из его преемников. Этот эксперимент характерен для научного стиля Зелинского: неважно, кто сделает открытие, важно общее развитие науки, поступательное ее движение, приводящее к познанию тайн природы.

Но Николаю Дмитриевичу посчастливилось самому сделать и этот последний шаг — через 45 лет он сам вскрыл трубки. Значительное количество содержащегося в них сероводорода и обнаруженные под микроскопом живые микроорганизмы полностью подтвердили правильность сделанных им полстолетия назад выводов.

Весна и лето 1893 года были последними, которые проводили Зелинские в Одессе, осенью они уезжали в Москву. Николай Дмитриевич был приглашен работать в Московский университет.

В коридоре физико-математического факультета Московского университета толпились студенты. Ждали появления нового профессора аналитической и органической химии. дверям химической лаборатории пришли не только естественники, но и медики и юристы.

Для некоторых имя Зелинского было совершенно неизвестно. Другие слыхали, что он читал курс химии в Новороссийском университете, а в Москву попал стараниями Менделеева. Значит, это прежде всего должен быть знающий профессор, а может быть, даже блестящий.

Естественников волновали и более близкие им вопросы: как с вновь назначенным экстраординарным профессором уживется старик Марковников? Говорили, что «генерала» рано сдавать «в архив» и что едва ли целесообразно делить органическую химию между двумя руководителями.

«Генералом» Марковников был прозван студентами за громкий бас и привычку «командовать». Они любили своего «генерала», хотя и побаивались, особенно на экзаменах.

Владимир Васильевич Марковников, ученик Бутлерова, один из крупнейших химиков страны, возглавлял кафедру органической химии в Московском университете в течение 20 лет.

Первым профессором химии на физико-математическом факультете Московского университета был немец Фердинанд Фридрих Рейс, работавший с 1804 до 1822 года. Его преемника профессора Геймана в 1854 году сменил профессор Николай Эрастович Лясковский, который, по словам Н. Д. Зелинского, «слыл хорошим лектором, но плохим организатором лабораторных занятий».

За время заведования Лясковским лабораторией, построенной еще Гейманом, никаких улучшений сделано не было, хозяйство было запущено, практические занятия со студентами всецело предоставлены лаборантам, которыми в то время работали аптекари Шмидт, а затем Ферейн. Научной работы на кафедре не велось.

После смерти Лясковского в 1871 году кафедра химии пустовала два года.

Наконец на плохое состояние кафедры было обращено внимание, и возглавить ее был приглашен В. В. Марковников. Тот долго не решался оставить прекрасно оборудованную лабораторию Одесского университета, где он работал, и дал согласие только после обещания ректора Московского университета, известного историка С. М. Соловьева создать благоприятные условия для научной работы.