Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

Этот день был для отца и радостным, и печальным. Рядом не было мамы. Везде были новые, молодые лица. Уходило время, уходил его век.

Когда-то Леня Портер посвятил нашей семье свое очень грустное стихотворение:

У отца оставалась любимая комната с книгами и папками семейного архива, его рабочий стол, его обитель в Румянцеве. Он уезжал туда на несколько дней или даже недель. Одному уже было трудно, сыновья провожали его. Гулял, сидел у воды. Это место по-прежнему притягивало его. Может быть, детство у моря все еще жило в нем – или родовая память об озере в Освее.

Осенью 1997 года здоровье отца резко ухудшилось. В пятницу 14 ноября Юра по просьбе отца заехал к его врачу, которая рекомендовала побыстрее вновь лечь в больницу.

Юра вспоминает:

В понедельник 17 ноября я вечером договорился с отцом, что утром вызовем врача из районной поликлиники, чтобы тот дал направление в больницу.

Последние слова отца, которые он сказал перед моим уходом спать, были такими: “Жаль, что не у всех есть яд…”

Я ни с чем серьезным эту фразу отца не связал.

В три часа ночи раздался звонок в квартиру. Я встал, открыл дверь. Передо мной были врач и сестра из “неотложной помощи”. Такие вызовы отец, когда были перебои с сердцем, иногда делал.

Я показал комнату отца и пошел в свою накинуть на себя что-нибудь. Вдруг слышу грубый голос сестры: “А больной-то где?”

Недоумевая, иду к ним.

Когда я зашел, его там действительно не было. Я зачем-то бросился на лоджию в соседнюю комнату – никого.

Вбежав снова в комнату отца, я вдруг увидел приоткрытую узкую створку оконной рамы и несколько листков бумаги на письменном столе. К этому мгновению врач все понял, я же еще не мог ничего осознать. “Пойдемте вниз”, – сказал молодой человек, и тут до меня начало доходить.

На лифте мы спустились с десятого этажа, обогнули дом и подошли к месту на уровне квартиры. Под окнами первого этажа была ниша. Врач спустился в нее и вскоре спросил оттуда: “Вы хотите его увидеть?” Я стоял в оцепенении, меня трясло, и я не мог сделать ни одного шага.

Потом мы молча поднялись на наш этаж, и я позвонил в Володину дверь.

Уход из жизни отца этой ноябрьской ночью был для нас неожиданным потрясением – но отнюдь не неожиданным для него самого.

Всю жизнь отец был лидером. Он был незаурядной личностью, поэтому это лидерство ему и не надо было завоевывать. Таким он был от природы, а жизнь его только закаляла. Все это касается и роли в семье, и отношения к окружающим, и его педагогической и журналистской деятельности.

Но вот наступила старость. Не стало мамы. Хотя и находясь в кругу очень любящих его близких, он со временем все более чувствовал одиночество. Ушла работа, наступили новые времена, заставляющие думать и переосмысливать прошлое, его острое писательское перо затуплялось. И тут еще болезни. Он не хотел навязывать себя никому, не мог показывать себя слабым.

Понять все – можно. Преклоняться перед смелостью – нужно. Признать – невыносимо.

А вот что рассказывает Володя:

Вечером 17 ноября я недолго разговаривал с отцом. Он меня быстро отослал. Потом я понял, что он считал меня, по-видимому, более проницательным, чем Юру.

Ночью, поздно, через тонкую стенку, отделявшую мою квартиру от комнаты отца, я слышал, как он звонит, что-то говорит. Так как отец часто сам, не будя Юрки, вызывал “неотложную помощь”, я подумал: опять. Через какое-то время – звук лифта, шаги нескольких людей, звонок. Вскоре шаги обратно и звонок в мою дверь. Юрка.

Я иду за ним. Он говорит с трудом, идет в комнату отца, я за ним: “Отца нет”. Я не понимаю еще. Комната пуста, хорошо прибрана, на письменном столе тоже чисто, и – несколько бумаг. Я вижу записку со словом “окно”.

Немного начинаю понимать, боясь этого. К створке окна привязан камень, обмотанный какой-то тряпкой, чтобы створка закрылась без резкого стука, – это я тоже понимаю позже. Мы читаем записку. Звонок. Милиция. Короткий разговор. Мы отдаем заявление, написанное отцом для милиции. Все в нем внятно, указан даже номер истории болезни и телефон лечащего врача.