Александра Толстая - Отец. Жизнь Льва Толстого

Сейчас же по выезде по «пришпекту» экипажи покатили мимо круглых кирпичных башен и выехали на «большак» — широкую, обсаженную ветлами дорогу, ведущую на Москву, пробитую по всей России еще во времена Екатерины Великой — вдоль речки Ясенки, мимо квадратной, приземистой кирпичной башни, тоже Екатерининских времен, с железным орлом на верхушке, отделяющей Крапивенский уезд от Тульского [6] Во время революции 1917 – 19 гг. башня была разрушена и кирпич разобран крестьянами на постройки. — А. Т. .

Москва! Кто из вас, не родившийся в деревне и не проживший всю свою жизнь среди полей и лесов, в кругу семьи и давно знакомых лиц, может ярко себе представить ощущения 8-летнего мальчика, впервые увидевшего Москву, о которой он только слышал и читал, с ее старинными, каменными, с колоннами, особняками, многочисленными церквами с синими и зелеными с золотом куполами и золотыми крестами, вытряхивающими душу булыжными мостовыми, снующими взад и вперед чужими, невиданными прежде людьми. Все это было ново, прекрасно, и Левочка жадно слушал рассказы отца о Москве, когда они въезжали в город.

Толстые поселились в большом, хорошем особняке. Уклад жизни мало изменился. Держали собственных лошадей, те же дворовые–крепостные обслуживали их. Мальчики учились, к ним приходили учителя; Николенька, которому было уже 14 лет, готовился к поступлению в университет. Левочка учился плохо, но по–прежнему живо интересовался всем, что его окружало, гуляя с Федором

Ивановичем по улицам Москвы. Отец то приезжал, то уезжал, тетенька Татьяна Александровна, как всегда, окружала детей своей лаской и любовью.

Никто толком не знал, как это случилось, кто сообщил бабушке и всей семье ужасную новость. Известие пришло из Тулы, куда Николай Ильич уехал по делам. Он вдруг, на улице, почувствовал себя дурно, упал и, не приходя в сознание, умер. Прошел слух, что братья–камердинеры, Петруша и Матюша, которые всегда были при нем, его отравили. Деньги и бумаги, бывшие при Николае Ильиче, исчезли. Деньги так и не нашлись, а бумаги были доставлены семье, в Москве, некоторое время спустя, какой–то таинственной нищенкой, которая нашла их будто бы на паперти церкви.

Горе потрясло всю семью. Дети Толстые остались круглыми сиротами, бабушка потеряла единственного сына — радость и гордость всей ее жизни, тетушка Алин — горячо любимого ею брата, тетенька Татьяна Александровна — человека, которого она молча и бескорыстно любила всю свою жизнь.

Левочка первое время не верил в смерть отца. Представить себе, что его живой, энергичный, красивый, жизнерадостный отец уже не существует, не смеется, не шутит, что он больше никогда его не увидит, — он не мог. Здесь была какая–то ошибка, недоразумение. Гуляя по улицам, он искал его среди встречающихся ему людей… Он ждал, надеялся, что вот он увидит его… И Левочка тосковал, сознавая сильнее, чем когда–либо, как сильно он любил отца.

Первое время не верила и бабушка. Она бурно переживала свое горе, примириться с ним, утешиться она не могла. Она слегла и меньше чем через год скончалась.

Ближайшей родственницей детей Толстых была тетенька Александра Ильинична Остен—Сакен, тетенька Алин, которая и была назначена их опекуншей.

Состояние Толстых было передано в опекунский совет, надо было сократить расходы, и Толстые переехали в более скромный дом. Никто не страдал от внешней перемены жизни, всем даже нравился новый, маленький домик в пять комнат, который случайно нашел для семьи маленький Левочка в одну из своих прогулок по Москве с Федором Ивановичем. Смерть бабушки, кроме ужаса перед покойником, которого впервые увидел маленький Лев, мало огорчила его. У него было другое горе — отставка добрейшего немца, Федора Ивановича, и передача Левочки, еще при жизни бабушки, в ведение нового гувернера, Сен—Тома — ограниченного, самовлюбленного, молодцеватого француза, весь облик которого, с его неестественной напыщенностью, почти театральной деланностью — отвращал чуткого мальчика. У Сен—Тома была своя теория воспитания и дисциплины, он смотрел сверху вниз на глупые, сентиментальные психологические рассуждения доброго немца, презирая его. У Федора Ивановича не было никакой теории воспитания, очень мало знаний и настоящей дисциплины, он просто любил своих воспитанников, понимал их и чутко разбирался в особенностях их характеров.

И Левочка не взлюбил Сен—Тома и за его презрение к Федору Ивановичу, и за его нежелание понять каждого из них, что для него было особенно важно, и за его самонадеянность.