Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

– К сожалению, пришлось отказаться от личного автомобиля. Дорога настолько разбита и загружена военными грузовиками, что вероятность приехать ровно в срок почти нулевая.

В обеденный перерыв мне удалось недолго пообщаться с Валентиной. Я уведомил ее о предстоящей поездке. Ее взгляд излучал обволакивающее тепло, а голос звучал очень нежно.

– Доброго тебе пути. Скорее возвращайся. Буду ждать тебя с нетерпением.

Я понял, что мы оказались в крепкой и глубокой ловушке, из которой почти невозможно выкарабкаться. Она называлась «любовь». И противиться ей бессмысленно. Потому что это – основа человеческой жизни во всех ее проявлениях. С такими философскими мыслями я ненадолго забежал домой. В подтверждение слов, сказанных утром, предупредил о поездке в Кременчуг. Собрав дорожную сумку, ушел обратно в штаб.

В поезде мы заняли места в прицепном вагоне. Он отличался от остальных общих вагонов относительной комфортностью и строго нормированным числом спальных мест. По негласным законам военного времени в нем передвигался «высокий» контингент гражданского населения и военнослужащих. Никульшин расположился на нижней полке, я над ним. Напротив заняла место супружеская пара среднего возраста. Словоохотливый мужчина доложил, что он инвалид войны и недавно выписан из госпиталя. Вместе с женой едет на побывку к сослуживцам. Его гимнастерку украшали боевые медали и цветные нашивки ранений. Все стали готовиться ко сну.

Я с интересом наблюдал за Никульшиным, который, по словам Валентины, заботился о своей внешности больше, чем кокетливая женщина. При этом постоянно чистил мундир одежной щеткой. Бархоткой до зеркального блеска натирал хромовые сапоги. Одежду проглаживал при малейшей помятости. Он чем-то напоминал гусаров царских времен, как их описывали наши литературные классики. И производил незабываемое впечатление на всех, кто с ним сталкивался в первый раз. А как виртуозно ругался!

Укладываясь спать, он аккуратно развесил галифе на вешалке у изголовья. Сапоги уложил под подушку. Накрылся шинелью. Через несколько минут его могучий храп перекрыл стук колес вагона. Я долго ворочался на верхней полке. Среди ночи меня разбудил крепкий мат. Я вскочил спросонья, не понимая, что происходит. В отсеке вагона мы были вдвоем. Семейной пары не оказалось. На какой-то станции они сошли. Заодно умыкнули галифе Никульшина, а также умудрились с ловкостью фокусников вытащить из-под подушки его любимые хромовые сапоги.

Своим криком Никульшин разбудил всех спящих. Растерянный проводник нескладно пытался объяснить, что сейчас в поездах орудуют целые банды профессиональных воров. Под видом инвалидов и участников войны входят в доверие к пассажирам. А ночью ловко обкрадывают их и исчезают на промежуточных остановках. Проводник вызвал начальника поезда и дорожного милиционера. Составили акт. Обещали принять меры для поимки преступников. Предположительно, переходя из вагона в вагон, они незаметно вышли на станции Кобеляки. Начальник поезда сказал, что еще некоторые пассажиры заявили о краже различных вещей, сумок и даже чемоданов. Возможно, у воров были сообщники.

При подъезде к Кременчугу Никульшин попытался натянуть на себя мои солдатские штаны и кирзовые тупоносые сапоги. Они были на несколько размеров меньше, чем надо, и очень сильно жали. Поэтому попытки в них пройтись сопровождались непрерывным изощренным матом. На перроне нас встретили несколько военнослужащих. Наш вид вызвал у них нескрываемое удивление. Особенно мой. Из-под солдатской шинели проглядывали белые кальсоны. Ноги были обуты в домашние тапочки Никульшина, которые сползали на ходу из-за большого размера. По зимним колдобинам я вприпрыжку замыкал шествие.

Споткнувшись, я угодил в неровную воронку от снаряда. Она была заполнена грязью вперемешку с талым снегом. Ноги по щиколотку оказались в холодной жиже. Пришлось сбросить размокшие тапки и босиком добираться до привокзальной площади. Там нас ожидала служебная машина. Вскоре мы оказались в воинской части. Медицинская сестра промыла мои ноги в теплой мыльной воде. Прижгла многочисленные порезы. Никульшин вернул мне солдатские штаны и кирзовые сапоги. После согревающих ста грамм и сытной еды злоключения стали восприниматься как приключение.

В Кременчуге мы пробыли два дня. Никульшин разрешил мне быстро навестить бывшее жилище дедушки и бабушки. Домик сохранился, хотя еще больше врос в землю и скособочился. В комнате жили совершенно незнакомые люди. После объяснения причины визита они разрешили мне войти в комнату. Из убогой мебели дорогих стариков я обнаружил навесную полку, табуретку и кресло-качалку. Всколыхнулись воспоминания о безвозвратно ушедшем… Я представил дремлющего дедушку в качалке… Как недавно и как давно это было! Кажется, прошла целая вечность и незримая стена стала между двумя эпохами. В глубокой задумчивости и грусти, медленно шагая по разрушенным улицам, я направился в расположение воинской части.