Григорий Ревзин: Как устроен город

Таким образом, четыре основные касты – это брахманы (жрецы, философы), кшатрии (воины, светские правители), вайшьи (торговцы) и шудры (рабочие). Бестужев-Лада пересказал Веды.

Мы можем проследить эти четыре группы на всем протяжении существования городской цивилизации. В Москве ХХ века они вычленяются так же легко, как в Лондоне XVIII века в картинках Хогарта, Нидерландах XVI века в картинах Брейгеля, в римском скульптурном портрете – где угодно. Они столь привычны, что им даже трудно удивиться. Но на самом деле это более чем изумительно: оказывается, горожане делятся на четыре типа так же устойчиво, как, скажем, люди – на мужчин и женщин.

Если принять идеи великого французского мифолога Жоржа Дюмезиля, три касты из четырех определяют индоевропейскую цивилизацию. Пантеон индоевропейцев, по Дюмезилю, типологически одинаков в древнеиндийской, скандинавской и греко-римской мифологиях. Его ядро – это три божества: Верховный Судия, Верховный Воин и Бог Плодородия. За ними стоят три касты – жрецы, воины и земледельцы (вайшьи изначально – это и земледельцы, и торговцы). Более или менее понятно, почему нет ремесленников: индоевропейский пантеон – это догородская цивилизация. Кстати, мне кажется, из-за этого обстоятельства рабочие не имеют своего божественного покровителя, чем во многом определяется их поведение в городе.

Для современной урбанистики важна тема сообществ – их изучают, описывают, воспитывают, вовлекают и т. д. Это интригующий процесс, но здесь есть два вопроса. Один в том, делятся ли все горожане на сообщества без остатка или есть такие, которые не принадлежат ни одному сообществу. Покамест байкеры, любители кактусов, болельщики, велосипедисты и прочие охватывают не больше 3 % городского населения, а остальные ни к каким сообществам не приписываются. Второй – в том, чтобы определить, как ценности сообществ влияют на городскую среду. Еще с велосипедистами все более или менее понятно, но остальные вовсе не заявляют свои ценности в городских пространствах. Город сообществ выглядит скорее исследовательской утопией, чем реальностью, во всяком случае в странах, переживших индустриальную урбанизацию.

Мне кажется, продуктивнее считать, что в городе живут не сообщества по интересам и даже не территориальные сообщества (соседи попросту не знают друг друга), а профессиональные сообщества. У них есть общие ценности, общая повестка дня. Например, если умер какой-нибудь урбанист, то урбанисты узнают об этом раньше экономистов, а филологи могут и вовсе не узнать. И хотя профессиональных групп очень много, в основе они, на мой взгляд, могут быть сведены к четырем кастам, как у Бестужева-Лады. Филологи, урбанисты, философы и т. д. – это всё жрецы, а военные, чиновники и работники силовых министерств – это всё власть.

Быть может, какая именно группа из четырех основывает город – это неправильный вопрос? Возможно город появляется тогда, когда встречаются все четыре?

Смысл города – это не его замысел. Смысл города – это конкуренция. Город – это места обмена ценностями между четырьмя группами горожан. Улица, дом, площадь, парк, бульвар, квартал, памятник, школа и т. д. – это поле конкуренции, своего рода правила поведения в пространстве, где они встречаются. Говоря словами институциональной экономики – это институты, и город есть система институтов. Каждая из групп хочет переформатировать каждый из институтов по-своему и тем самым получить конкурентные преимущества. Группы вступают в альянсы или ведут борьбу. Торгующих изгоняют из храма (и от станций метро), жрецы то славят, то проклинают власть, рабочие перестраивают мир, жрецы пытаются восстановить его первоначальный облик – это все бесконечно интересно. Но мне кажется, чтобы понимать суть происходящего, нужно очертить каждую из групп ценностей. Что я и попытаюсь сделать.

Трезубец на Пьяцца-дель-Пополо в Риме, где сходятся три проспекта, Корсо, Бабуино и Рипетта, задуман Сикстом V в 1580‑е. Тогда же Андреа Палладио спроектировал первый европейский театр – театр Олимпико в Виченце. Сцена Олимпико – это схождение трех улиц в створ триумфальной арки и площадь перед ней. Можно сказать, что сцена Палладио – это Рим Сикста. Если учесть, что на Пьяцца-дель-Пополо еще в начале XIX века осуществляли публичные казни (что довольно эффектно описано в «Графе Монте-Кристо»), то можно представить себе, какой городской театр придумал папа Сикст.