Лев Любимов - Живопись и архитектура. Искусство Западной Европы

Как правильно пишет Бернсон, «Микеланджело, быть может, был неизбежен для Флоренции, Рафаэль – для Умбрии, Тициан – для Венеции, но для мелких княжеств Эмилии с их будничной повседневной жизнью появление Корреджо было подобно чуду».

Да и не только для Пармы, где он дольше всего работал, но и для всей Италии, для всей Европы искусство этого мастера, сына скромных торговцев, о юности и о художественном формировании которого мы почти ничего не знаем, явилось действительно чудом. Со времен Эллады не было, вероятно, в изобразительном искусстве такого вдохновенного певца женской красоты, грации и неги, причем игра его беспечной фантазии и воздушная легкость его композиций кажутся нам порой порождением даже не века барокко, а рококо. Да, те древние греческие мастера, которые создавали восхищающие нас своим беспредельным изяществом терракотовые статуэтки, признали бы в нем родственного по духу художника. А с другой стороны, есть такие картины (в частности, в Эрмитаже, где, кроме того, имеется великолепный женский портрет его работы), о которых крупнейшие искусствоведы гадают по сей день, кто их создатель: современник ли Микеланджело Корреджо или какой-то французский художник галантного XVIII в., современник Буше, но во много раз его одаренней. И все же качественной значительностью своего творчества, солнечностью и сияющим пафосом своего искусства Корреджо остается художником Высокого Возрождения.

Это изумительный мастер светотени, световых эффектов (вспомним его знаменитую «Ночь» в Дрезденской галерее)! Жемчужного цвета легкие волны как бы переливаются в его картинах, славящих прелесть юного женского тела («Юпитер и Ио»; Вена, Художественно-исторический музей, и многие другие). А расписывая купол Пармского собора, Корреджо прорывается ввысь, создавая иллюзию, что над нами, в самом небе, парят и резвятся по облакам легкокрылые фигуры, созданные его кистью.

Но некоторое отсутствие меры, порой проглядывающая слащавость, чувственная «красивость», слишком часто подменяющая подлинную классическую красоту, несколько снижают общий уровень его творчества.

В самой Флоренции современниками Микеланджело были два первоклассных живописца: фра Бартоломео (1472–1517) и Андреа дель Сарто (1486–1531).

Первый из них оказал влияние даже на Рафаэля. Это был монах, искренне преданный своей вере, вдумчивый и серьезный художник. Его монументальные композиции написаны по всем правилам классического стиля Высокого Возрождения, его образы вдохновенны, торжественны и благородны, хотя, быть может, и недостаточно темпераментны (шедевром его считается «Положение во гроб»; Флоренция, Питти).

Андреа дель Сарто – один из самых плодовитых художников этой эпохи и вместе с тем по всему своему стилю чрезвычайно для нее характерный, на первый взгляд как бы сразу же дающий о ней некое исчерпывающее представление. Посмотрите хотя бы на его картину «Мадонна с младенцем, святыми Екатериной, Елизаветой и Иоанном Крестителем» (Эрмитаж). Как все тут ясно, гармонично и стройно и какая свобода в расположении фигур! Да, вот картина, которая могла быть создана только в золотой век, и при этом очень крупным мастером. Однако эта картина не может быть поставлена в ряд с любым этюдом Леонардо, Рафаэля или Микеланджело. Почему? Скорее всего потому, что у Андреа дель Сарто нет подлинного внутреннего горения, нет покоряющего нас порыва. Его грандиозные «Рождение Марии» и другие фрески во дворике церкви Св. Аннуциаты во Флоренции – это великолепнейшие иллюстрации торжественного быта людей Высокого Возрождения, быта, отмеченного высокими помыслами и стремлением к величественной красоте. Но – всего лишь иллюстрации.

Андреа дель Сарто – замечательный мастер, порой даже виртуоз, но не гений, так как подлинно великого сказать ему нечего. И потому, очевидно, такое внимание уделяет он драпировке, что бессилен выразить непосредственно красоту человеческой фигуры.

Впрочем, некоторые картины Андреа дель Сарто все же эффектны, иногда даже значительны, как, например, знаменитая «Мадонна с гарпиями» [14] Так названная потому, что стоит на мраморном постаменте, украшенном рельефными изображениями гарпий – древних крылатых богинь бури и смерти. (Флоренция, Галерея Уффици), быть может, слишком парадная, но исполненная подлинного благородства, или великолепный «Портрет скульптора» (Лондон, Национальная галерея), дающий обобщенный образ юного вдохновенного художника эпохи Возрождения.