Сергей Глезеров - Удельная. Очерки истории

А зимой?! Это была зимняя сказка. Зимы в те годы стояли очень снежные. Дворник дядя Вася разгребал снег и насыпал такие сугробы, что мы с Таней катались с них на санках. Деревья и кустарники, заборы, да и крыши домов – все стояло в праздничном белом убранстве, а из труб домов вились сизые струйки дыма.

Особенно мне запомнилась наша большая комната, или столовая, как мы ее называли. Два высоких окна, увенчанные тюлевыми занавесками и гирляндами цветов, выходили в сад. В широком простенке между окон стояло высокое двухъярусное трюмо в резной черной оправе. С обеих сторон от него стояли глубокие мягкие кресла в белых чехлах, а над ними на стене висели фотографии моих дедушек и бабушек. В трюмо отражалась противоположная сторона комнаты, на которой висели две картины в золоченых рамах, а между ними – печь квадратной формы с массивной каминной решеткой. Печь имела художественно оформленный выступ, на котором красовалось несколько фарфоровых статуэток.

Посредине комнаты стоял большой обеденный стол, покрытый плюшевой скатертью, которая во время обедов заменялась белоснежной полотняной. Над столом висела на массивной цепочке красивая голубая лампа с белым фарфоровым абажуром; к лампе была подвешена на тонком шнурке маленькая груша-звонок для вызова прислуги.

В углу у окна стоял черный полированный стол овальной формы, с резными ножками, покрытый так же очень красивой бархатной скатертью, на которую был установлен патефон в виде ящика темно-бордового цвета с трубой. Обычно, когда к нам приходили гости, патефон заводили. У нас было очень много чудесных пластинок с записью романсов Вяльцевой, Вари Паниной, Федора Шаляпина, вальсов «Над волнами», «На сопках Манчжурии», «Вальс цветов». Патефон имел отличный по тому времени звук, но когда кто-нибудь говорил, что это граммофон, мой папа обижался и обращал внимание на массивную белую бляху, вмонтированную в крышку ящика. На бляхе был изображен земной шар и выгравирована надпись «Патефон». Дело в том, что в отличие от граммофона, он имел не иголки, а алмазный несменяемый камень. В этом же углу, над патефоном висела небольшая икона Божией матери с лампадкой...

Из большой комнаты двери вели также в спальню и в маленькую комнату, где жила бабушка, а после ее смерти жил дядя Вася. Эта комнатка так и называлась – «Бабушкина», или «дяди Васи».

Печное отопление придавало дополнительный уют и экзотику жизни, а водопровод, канализация и даже горячая вода из бочка, вмонтированного в плиту, – все это создавало элементарные удобства, простоту обитания и вместе с тем комфорт.

Напротив нашей квартиры жили Бурковы. Их комфорт дополняла дровяная колонка, установленная в кухне, да большая белая ванна. Вскоре после Октябрьской революции все состояние Александры Гавриловны (мастерская, магазин и дома, в которых мы поселились) перешло в собственность государства. Уже через три-четыре года дома на Павловской улице стали терять свой привлекательный вид и ухоженность: перестал работать водопровод; палисадники, а потом и заборы, развалились, ледник не функционировал, за деревьями прекратили ухаживать – в общем, все стало общественным и вскоре пришло в полный упадок.

В то время Александра Гавриловна нигде не работала и сильно болела, а Григорий Алексеевич продолжал трудиться бухгалтером в бывшем предприятии Семенова – как советский служащий. Они превратились в обычных жильцов дома: так же, как и все, платили за квартиру, только, видимо, больше нас переживали, глядя на то, как разрушается ледник, не чистится канализационный люк, не красятся заборы и т. д. В январе 1920 года Александра Гавриловна умерла и была похоронена на Шуваловском кладбище – между церковью и часовней...

На втором этаже нашего дома жила Екатерина Дмитриевна Черняева с сыном Колькой (он родился в 1920 г.). Муж ее Николай Васильевич Черняев был офицером царской армии и после Гражданской войны остался в Финляндии. Катя долго ждала, что он вернется, но обстоятельства, видимо, не позволили ему этого сделать.

В соседнем доме на нижнем этаже жили некто Борманы – немцы. Они вскоре уехали, и в их квартире поселились Резчиковы. Николай Захарович был старый большевик-подпольщик, он мне напоминал чем-то Ленина: носил такой же галстук в горошках и имел похожее очертание головы. С их сыном Колькой мы были большие друзья, хотя он на семь лет был старше меня. Колька был хромой и увлекался фотографией, да и вообще был мастер на все руки.