Фольклор: Марийские народные сказки

Долго ли, коротко шел Эчан, но пришел наконец к дому мастера. Тот его принял радушно и сразу принялся за работу.

Десять свечей сжег Эчан, двадцать, клонит его ко сну, по он все неотрывно смотрит па подарок Пампалче. Вот мастер настраивает гусли, Эчан забылся-заслушался и незаметно уснул. Мастер поднял острую саблю… Но тут взгляд его вдруг упал на вышитый солык. Красота и топкость работы покорили мастера. Он разбудил Эчана…

— Счастливый ты, о юноша. Ты первый, кто уйдет отсюда живым. Ничто меня так не гневит, как сон одного, когда другие работают. Но это полотенце… Где ты взял такую чудесную вышивку?

— Его мне подарила моя любимая. Да, наши девушки-марийки вышивать мастерицы. Приходите к нам в гости — милости просим.

Получил Эчан гусли-самогуды и, счастливый, вернулся домой. Но тут он узнал о великом горе: лужавуй взял его Пампалче и объявил своей наложницей. Пампалче отказалась быть одной из жен лужавуя, и он посадил ее в темницу.

Зашел Эчан к лужавую в дом и сказал: «Играйте, гусельки!» Вся дворня, все подручные и советчики лужавуя, да и он сам, пустились в пляс и никак остановиться не могут.

— Хватит мучить меня, Эчан, — взмолился хозяин. — Я даю тебе три руэма земли, забирай свою Пампалче, только уйми эти окаянные гусли, пусть они не играют.

— Я прикажу гуслям не играть, но ты отпусти всех наложниц и обещай не брать больше с наших людей ясак.

— Все обещаю — слово лужавуя.

— Хватит! — сказал Эчан, и гусли-самогуды смолкли.

Встретился Эчан с Пампалче, скоро они вместе вернулись домой.

Гремели барабаны, гудели волынки, но особенно весело играли на свадьбе Эчана и Пампалче гусли-самогуды. И пришел, говорят, на ту свадьбу мастер, нашел себе молодую хорошую мастерицу-марийку да с тех пор так и остался жить в наших краях.

Не зря же гусли наши марийские по всей земле славятся.

ыло это давным-давно, когда еще нас с вами, отцов и дедов наших не было.

Жили-были на свете старик со старухой. Жили они в довольстве да согласии, но вот беда: детей у них не было.

Долгими зимними вечерами старуха любила шить-вышивать, а старик — лапти плести. За бездельем, известно, время как бык усталый тащится, а за работой да разговором оно зайцем бежит…

Однажды Пайберде, так звали старика, заметил, что со старухой творится что то неладное. Да и разговор не клеился. Он отложил недоплетенный лапоть в сторону и участливо спросил:

— Что с тобой, Унави, старушка моя?

— Скатала слепила я сыночка. Сколько можно жить без дитя родимого?

— Да, скучно без детей, что правда, то правда, — с горечью согласился старик. — Только из чего слепила-то? Из смолы еловой или из глины лиловой? Ну-ну, отвечай…

Пайберде усмехнулся и опять взялся за лапоть.

— А ты не смейся, лучше полюбуйся на сынка, — старуха сняла с печки квашню. — Вот он, родимец наш, — из теста скатала.

Смешно старику: «Спятила Унави на старости лет». Но вида не подает, бережно берет квашню и ставит обратно на печь…

— Хорошо, хорошо! Пусть наш сыночек вдоволь прогреется на печи да сил наберется.

А старуха так вся и светится. Вытащила из сундука пеленки да распашонки всякие, любуется на них и песню поет:

«Совсем рехнулась старуха. Завтра надо вести ее к знахарю», — озабоченно думает старик, а вслух говорит:

— Ну ладно, мать! Отдыхать пора. Завтра посмотрим, как вырос сынок наш.

А наутро проснулся Панберде и только разбудил старуху, как вдруг они услышали голос:

— Маменька, папенька, снимите меня с печи!

«Вот так раз! — удивился старик. — И впрямь сынок на печи объявился. Дела-а!» А старуха мигом встала с постели, толкает Пайберде:

— Ну не редька ли у тебя на плечах — не слышишь, сынок кличет?..

А голос снова зовет:

— Маменька, папенька, снимите меня с печи!

Унави мигом забралась на печь и стала одевать сына. Но ни одна рубашонка и распашонка ему не подходят. Все малы.

— Вставай, лежебока старый. Неси тулуп свой. Дитя одевать надо…

А старик уже тут как тут. Бросает па печку старый тулуп, подает лапоточки и протягивает руки к сыну:

— Иди, родимый, к отцу своему. Я обую тебя.

Но только взял Пайберде дитя на руки — сразу же вместе с ним упал па пол.