Сибирские сказки

Алып-Манаш поехал к большой реке, чтобы с ханом сразиться, за смерть богатырей отомстить. Ночами богатырь не спал, днём не дневал. Сколько рек перебродил — сосчитать нельзя. Какие горы перевалил — невозможно упомнить. Белый конь вытянулся, как сыромятный ремень. Кружась, мелькали месяцы. Годы, как змеи, ползли. Подъехал Алып-Манаш к бурной реке, вверх и вниз прошёл он по берегу. Тихого брода нет. На берегу лежит вверх дном берестяная лодка шириной в две сажени, длиной в девяносто сажен. Алып-Манаш спешился, перевернул лодку и увидел под ней белого, как лебедь, старика.

— Е-ей, балам (балам — дитя), Алып-Манаш! Красивые глаза, умную голову ты дома оставил. Чего тебе там не хватало? Что поехал искать?

Алып-Манаш не стал спорить. Он пожал своей твёрдой рукой сморщенную руку старика, поцеловал свежими губами его дряблый рот.

— Дедушка, переправьте меня!

Старик в ответ слов не нашёл. Молча столкнул лодку, сел на нос. Алып-Манаш, не выпуская повода, прыгнул на корму. Фыркает конь, удила грызёт, не хочет плыть. Но крепко держит повод Алып-Манаш. Так выехали на середину реки.

— О чём плачете? — спросил старика Алып-Манаш.

— Мне тебя, балам, жаль. Сколько богатырей я на тот берег переправил! Обратно ни один не пришёл.

Алып-Манаш вынул из белой, как луна, сумки девятигранную стрелу:

— Жив я или мёртв, по этой стреле узнаете.

Бело-серый конь на берег вышел, встряхнулся. Алып-Манаш заседлал коня, прыгнул в седло и закричал, как сто богатырей кричат. Конь топнул, как сто громов гремят. Слеза, повисшая на реснице старика, не успела упасть — Алып-Манаша уже не видно.

Конь переступал по долине, и чёрные озёра заполняли след его копыт. Низкие горки мягко отбрасывал конь. Высоким горам на грудь наступая, легко бежал. Едва Алып-Манаш восход солнца увидит, конь уже к закату домчит его. Вот уже виден дым со стойбища Ак-каана. На четыре копыта разом встал конь. С места не идёт, будто ноги пустили в землю цепкие корни.

— Ей-ей! — крикнул Алып-Манаш.

— Алып-Манаш, поверни повод, — сказал конь. — Много к стойбищу следов идёт, обратного следа не вижу.

— Ты снаружи — подстилка, внутри — потроха, — отвечает Алып-Манаш. — Умереть ли мне суждено, жив ли останусь — тебя не спрошу.

В гневе Алып-Манаш был всегда свиреп. Он нагайкой коня хлестнул. Как вихрь взвился бело-серый конь. Он в гору, под гору, как птица, летел, по долине, как вода, бежал. От слёз бело-серый конь дорогу не видел. Алып-Манаш сам не помнит, как остановился, отстегнул подпруги, положил под голову седло и уснул. Бело-серый конь обернулся белой звездой и поднялся на небо.

Пастухи Ак-каана погнали табун коней на высокую гору. С высокой горы они увидели в долине две большие сопки. Посреди сопок круглый холм лежит. От холма вихрь-буря идёт. Вихрь-ветер рвёт столетние деревья, гонит воду рек в обратную сторону. Пастухи чуть живы прискакали к своему хану.

— Посреди сопок, — говорят, — круглый холм встал. От холма, — говорят, — вихрь-буря идёт.

— Лжёте вы, лентяи, бездельники! — заорал Ак-каан.

Поднял меч, одним взмахом три головы отсёк. Даже людоед Дельбеген сжалился над четвёртым пастухом.

— Позвольте, — говорит, — великий хан, я сам посмотрю, что случилось.

Ак-каан поднятый меч не смог удержать. Меч на шею четвёртому пал.

Тёмно-жёлтый Дельбеген заседлал своего синего быка.

Ещё издали, почуяв недоброе, бык заупрямился. Грудь у синего быка покрылась мохнатой пеной. Что дальше было, не помнит тёмно-жёлтый Дельбеген. Вместе со столетними дубами и вечными скалами страшный вихрь затянул людоеда в тёмную пещеру. У семиголового Дельбегена все четырнадцать глаз на лоб вылезли.

Синий бык, высунув язык, стремглав вылетел из пещеры. За быком полетели деревья, камни и скалы. На ледяную высоту, на вершину всех вершин взбежал бык — только тут посмел обернуться Дельбеген-людоед.

Он увидел: в большой долине спокойно спит Алып-Манаш. Его голова, словно холм между двух сопок, поперёк седла лежит. Вдохнёт Алып-Манаш — деревья и горы в ноздрю ему летят. Выдохнет — горы и деревья обратно стремятся. Алып-Манаш спокойно, ровно дышал, и вода в реках поднималась и опускалась от его дыхания.

Без памяти побежал Дельбеген к Ак-каану:

— Человек, сказать, — не человек. Гора, сказать, — не гора. Чудовище страшное в долине спит.

Звонко, пронзительно свистнул Ак-каан. Всё своё войско собрал. Созвал далёких и близких богатырей. Сам, свирепо крича, поехал впереди всех. С вершины чёрной горы хорошо виден Алып-Манаш. Покрыв потником долину, он спит, раскинув руки, как дитя. Всем четырём ветрам открыта голая грудь. Меткие воины сощурили глаз и прицелились Алып-Манашу под левый сосок. Будто ударившись о вечный лёд, стрелы скользнули вниз. Будто о камень стукнулись, погнулись медные наконечники. Ещё ближе подъехали воины, с разбегу бросили тяжёлые пики. Как пчёлы, зазвенели острия пик и рассыпались, словно стекло.