Урсула Ле Гуин - Крылатые кошки

— Какая несправедливость! — прокричал дрозд.

— Абсолютная несправедливость! — поддержал его зяблик.

— Просто невыносимо, — пронзительно свистнула голубая сойка.

— Отчего же? — удивилась мышь. — У вас у всех есть крылья. И у них теперь тоже есть. Что же в этом несправедливого?

Рыба в ручейке промолчала. Рыбы вообще не говорят. Только немногие люди знают, что рыбы думают о несправедливости или о чём-то ещё.

— Сегодня утром я нёс в своё гнёздышко прутик, а КОТ слетал вниз, кот СЛЕТАЛ вниз с самой верхушки старого дуба. Пролетая мимо, он усмехнулся, глядя на меня! — возмутился дрозд.

И все певчие птицы громко защебетали:

— Какой ужас! Неслыханно! Возмутительно!

— Пользуйтесь норками, — посоветовала мышь и моментально исчезла.

Птицам приходилось учиться уживаться рядом с летающей семейкой Тэбби. На самом деле, большинство птиц были больше перепуганы и возмущены, не потому, что им грозила реальная опасность. Ведь летали они куда лучше, чем Роджер, Тельма, Харриет и Джеймс. Птицы никогда не путались крыльями в сосновых ветках и никогда не натыкались по рассеянности на стволы деревьев. А когда за ними гнались, то они всегда могли улететь от преследователя, увеличив скорость или выписав замысловатую траекторию. Но они тревожились за своих птенцов. Как раз сейчас у многих птиц в гнёздах были отложены яйца. Но когда малыши проклюнутся, как их тогда уберечь от кота, который может взлететь и усесться на тоненькую веточку среди густой листвы?

Чтобы понять это, Сове понадобилось время. Совы — большие тугодумы и не умеют быстро соображать. Как-то вечером, поздней весной, когда Сова с нежностью разглядывала двоих своих юных птенцов, мимо промчался Джеймс, гоняясь за летучими мышами. И она медленно подумала: «Э-э-э, это не дело…»

Сова неторопливо раскинула огромные, серые крылья и, растопырив когти, бесшумно полетела за Джеймсом.

Летающие Тэбби построили себе гнездо в дупле большого вяза, над норами лис и койотов, с таким узким входом, чтобы туда не забрался ни один енот. Тельма и Харриет мыли друг Другу шейки и рассказывали про свои дневные приключения, когда услышали, что внизу, под деревом, кто-то жалобно стонет.

— Джеймс! — вскрикнула Харриет.

Он лежал под кустами весь скрюченный, исцарапанный и окровавленный. Одно из его крылышек распласталось по земле.

— Это была Сова, — проговорил он, когда сестрёнки помогали ему карабкаться, превозмогая боль, по стволу в домик-дупло на дереве. — Я чудом сбежал. Она схватила меня, но я её поцарапал, и она на миг меня выпустила из лап.

Прежде чем забраться в гнездо, с круглыми, полными страха глазами, с расширенными зрачками он простонал:

— Сова! Она преследует меня.

Котята все вместе зализывали рамы Джеймса ло тех пор, пока он не уснул.

— Теперь мы знаем, как чувствуют себя маленькие птички, — съязвила мрачно Тельма.

— И как же теперь Джеймс? — прошептала Харриет. — Сможет ли он снова летать?

— Лучше бы ему вообще не летать, — произнёс мягкий, внушительный голос прямо за дверью. Там сидела Сова.

Тэбби переглянулись. До самого утра никто из них не произнёс ни слова.

На рассвете Тельма осторожно выглянула наружу. Совы там уже не было.

— Её не будет до вечера, — сообщила Тельма.

С тех пор они вынуждены были охотиться днём, а по ночам прятаться у себя в гнезде. Хоть Совы и медленно соображают, но они долго помнят.

Джеймс долго болел и не мог охотиться. Когда он поправился, то был очень тощим и не мог подолгу летать, его левое крыло одеревенело и «хромало». Но он никогда не жаловался. Он часами сидел на берегу ручья, сложив крылья, и ловил рыбу. Рыба тоже не жаловалась. Ведь рыбы никогда не жалуются.

Однажды ночью в начале лета все Тэбби лежали, свернувшись у себя в домике-дупле, уставшие и раздосадованные. Семейство енотов устроило в соседнем дереве шумную перебранку. Тельма за весь день ничего не раздобыла из еды, кроме землеройки, от которой у неё разболелся живот. Койот отогнал Роджера от лесной крысы, которую тот чуть было не поймал сегодня. Рыбалка у Джеймса тоже не задалась. Сова по-прежнему летала рядом на бесшумных крыльях, не произнося ни звука.