Эльдар Ахадов: Сказки. Том 3

Едет богач в своей бричке дальше, песни поёт. Пел, пел да закашлялся, захрипел, аж, посинел весь. Пришлось ему назад поворачивать. Вернулся Несмет домой, слёг в постель, лекарей нанял самых дорогих, снадобий накупил самых диковинных. Ничего не помогает. Лежит богатей в своей опочивальне: глаза красные, руки трясутся, говорит через силу, неровен час — помрёт. И всё поминает он того старикашку недобрыми словами, всё бесится, что не прибил его сразу.

А тот — лёгок на помине — сам явился. Заходит к нему старик и спрашивает: «Ну, что? Худо тебе, Несмет? Помогло тебе богатство твоё? Подфартила тебе удача?» А тому и впрямь уж так худо, что и ответить толком не может. Спросил только: «Куда, старик, чёрта моего подевал?» Видать, от хвори совсем в голове помутилось. Повздыхал старец, покачал головой и землицы горстку ему на грудь насыпал, а сам сгинул, будто и вовсе его не было.

С той поры Несмет на поправку пошел. Лекарей дорогих спровадил, снадобья их по ветру пустил, и самого будто подменили: богатства свои добрым людям даром раздал, встретит кого — первым о здоровье справляется, удачи желает. И тому, кто с ним встретится, с той же минуты везти начинает: и рыба у него клюёт, и зверь попадается, и хлеб в поле гуще растёт. Не стало у Несмета ничего своего личного, но никто никогда ни в чем ему не отказывает, всем, что у них есть, люди сами с Несметом делятся. И когда спросит его кто–нибудь: «Богат ли ты, Несмет?» «Богат,» — отвечает, — «Против прежнего много больше богат». А сам смеётся. «И откуда богатства–то твои, Несметушка?» «Да, от Бога», — отвечает, — «От кого ж ещё–то? Всё от Него».

Звали его Бубликом. Безобидный такой увалень. Питался — исключительно смородиной или же другой подобной ягодой, какая в лапу попадёт на худой–то конец. Летом в основном по посадкам сиживал, которые вдоль дорог или между полями. Бывало, идёт кто–нибудь возле посадок и видит, как кусты вроде сами собой шевелятся: «Так это ж Бу–у–ублик!»

Ну, тут сразу у любого рот до ушей, — и не стерпит же, непременно подзывать начнёт: «Бублик, Бублик! Фюить, фюить, фюить!» А тот и рад радёшенек: тут же из кустов вываливается, лапами машет, попой крутит, одним словом — вылитый артист.

Кем он был для всей округи — теперь точно никто не скажет: вроде и медведь — не медведь, и человек — не человек, и барсук — не барсук, ну, что не птичка и не собака — это понятно. Одним словом Бублик — он и есть бублик.

Как–то ночевали у нас заезжие ученые: то ли биологи, то ли геологи или филологи какие–то, уж, не знаю, но люди очень солидные городские а, главное, умными книжками разными начитанные до изнеможения. Уважаемые, в общем, со всех сторон.

Долго они нашего Бублика выслеживали, всякие западни ему устраивали, физику–химию применить пытались. Куда там! Бесполезное это дело против нашего Бублика. Он как издали их учуял так сразу будто сквозь землю провалился куда–то. Ищут, ищут, а нет его нигде. Грузовик смородины пригнали, профессора–умники, подзывали его, подзывали, — напрасно горлышки свои намучили. Не купился Бублик на ихнюю смородину. Привозная она была, не нашенская. А он такие дела сразу смекает. На своей ведь вырос, на природной, которая от земли–матушки. Гости погостевали, погорюнились да и уехали назад в город не солоно–то хлебавши. А там на радио–телевидении своём так на весь мир и объявили, что раз он не зверь и не человек и поймать его тоже нет никакой возможности, то никакого такого Бублика и нет, не было и быть не может. Ну, вот и ладно, им виднее.

А мы Бублика и не ловили никогда, он к нам всегда по своей воле приходил. Особенно, как холода начинались, так он тут же и являлся из смородиновых кустов, а потом у кого–нибудь из наших жил в сенях. Недолго, правда, чтоб никого не обидеть, не пропустить. Так и переходил всю зиму из дома в дом. Шерсть у него к зиме становилась гуще, вот ему в сенях жить и было в самый раз. А уж смородину для гостя дорогого каждый заранее заготавливал. Ведро, а то и два. У кого Бублик заночует, у того всё в доме спорится, прибыток сплошной: и куры лучше несутся, и корова телится, и молоко — рекой, ни мышей, ни нечисти какой в избе напрочь нет. Да, цены ему не было, по правде–то говоря!

А Бублик знай себе, смородинку наяривает и урчит про себя от удовольствия. На дворе метель, ветры ночные завывают, бельё от мороза колом на веревках висит, а нам весело, мы Бублика слушаем. Шебуршит едок наш в сенях, позвякивает чем–то или напевает тихонько, или ворчит себе под нос, а сам спать пристраивается. Занятно ребятишкам в избе, лежат, под одеялами крутятся, всё не угомонятся, пока Бублик совсем не затихнет.