Юрий Подкорытов - Сказки из старинной шкатулки

Да радость недолгой была. Таганай как раз с охоты возвращался, сердцем чует — неладно. Огрел коня нагайкой, налетел степным беркутом на Шурале. Леший от страха в болотце свое — бултых! Таганай погнался за сыновьями, наказать решил.

А Ишимбаю с узлами бежать трудно, пот градом льет, камешки дорогие нет-нет да и выпадают. Где изумруд падет — лес зеленый поднимается, где бирюза — озеро голубое засверкает.

Слышит Ишимбай горячий топот коня отцовского. Куда деваться? Побросал узлы — на том месте горы выросли. А Ишимбай от стыда сквозь землю провалился. Рассказывают люди — по сей день находят в земле черную кровь Ишимбаеву. Нефтью зовут.

А Сарбай тоже жадности непомерной был. Бежит, задыхается, а добро из рук не выпускает. Известно, глупость да жадность — сестры родные. Так в степях зауральских и дух испустил.

Взмахнул Таганай булатом, голубым огнем вспыхнула сабля и пропала. От обиды за неблагодарных сыновей окаменел Таганай, в гору превратился. Да такую высокую, что по ночам луна у него на каменном плече отдыхает. Так и говорят все: Таганай — подставка луны.

А младший, Селямбай?

Остался Селямбай один-одинешенек. Пошел он куда глаза глядят. День шел, ночь шел. Остановился на берегу глубокой реки Миасс. Жилье себе построил, стал зверя бить, хлеб растить.

Место это бойким оказалось. Хозяин, Селямбай, приветлив. Потянулись к нему люди.

Старики говорят: оттого, мол, это место Селябой прозвали, Челябой. А кто и по-другому говорит, сказки всяк по-своему сказывает…

Давно это было. Жил-поживал в краях наших уральских Загид-батыр. В лесах мед и зверей добывал, в степях отары овец и табуны конские пас. Весело жил, вольно!

А в чащобе-урмане глухом леший Шурале обитал. Приходит как-то Шурале к Загид-батыру с обидой:

— Только и слышу: башкир — хозяин пчел, башкир — хозяин гор и лесов, башкир — хозяин степей и озер! Все одному, давай поделимся!

Смеется Загид-батыр:

— Чего же нам делить с тобой? Леса богатые, степи широкие, озера глубокие! Живи!

— Давай делить! — уперся на своем Шурале. Хвостом туда-сюда крутит, злобствует.

— А как делить?

Нечистый в затылке скребет, копытцами землю бьет, башкой мохнатущей крутит. Придумал.

— Сроку нам три дня и три ночи. Кто какую веревку за это время сплетет, тот столько земли себе и захватит. Согласен?

— Согласен. Но смотри, чтоб без обмана какого.

На том и порешили. Поскакал Шурале по глухим урманам да по болотцам поганым своих подручных скликать.

Явились тридцать три старых зеленых черта, тридцать три кикиморы, да с полсотни лесных ведьм — мэскэй — набежали. Стали они с осины лыко драть да веревки вязать. Шум, гам, визг — не без этого!

Шурале подгоняет работников, а сам думает:

«Ну, хозяин гор, степей и лесов, посмотрим, какую веревочку ты за три дня да три ночи сплетешь. Удавиться разве».

А, Загид-батыр пошел в горы. Поднялся к заветному роднику, откуда голубые реки начало берут. Крикнул:

— Эге-гей! Иргаил-карлик! Покажись!

Раздвинулись тут горы, старичок с ноготок показался.

— Кто Иргаила-карлика звал?

Поклонился башкир Иргаилу, о своем споре с окаянным Шурале рассказал.

Пообещал помочь Иргаил-карлик. Взмахнул палочкой — откуда ни возьмись налетели золотые пчелки, зажужжали.

Приказал им Иргаил-карлик. Закружились пчелы над большой чашей из яшмы-камня, с крылышек золотую пыльцу стряхивают.

— Вот, — говорит Иргаил-карлик, — сейчас мы золото это переплавим и в кузнице моей горной начнем нить ковать. Помогай, Загид-батыр.

Загид-батыр уголь древесный в горн подбрасывает, молотком по наковаленке стучит.

Тонкая, прочная золотая нить получается. Вроде и небольшой клубочек вышел, а хватило окружить и степи жаркие, и горы, и леса, и тундру до самого Ледовитого море-океана.

Леший Шурале, как ни старался, как свою веревку из лыка осинового ни вытягивал, — достались ему болота топкие да чащи непроходимые.

А ниточка та золотая прошла через хребты уральские, через души и дела человеческие.

Известно, золото — металл благородный, не ржавеет и не старится.

Это еще при наших дедах-прадедах было. Они-то и рассказывали — жили на земле Уральской высокого мастерства люди. На руку твердые, на глаз острые. Ремесло свое отменно знали. Издавна о таких говорили: швец, жнец и на дуде игрец.