Татьяна Александрова - Домовёнок Кузька

Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто.

Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми – жёлтые, блестящие, совсем как новые.

Лохматик восхитился и сунул под кран голову.

– Пожалуйста, закрой глаза покрепче, – попросила Наташа. – А то мыло тебя укусит.

– Пусть попробует! – проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.

Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла.

Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала. Зато отмытые Кузькины волосы сверкали как золото.

– Ну-ка, – сказала девочка, – полюбуйся на себя! – И протёрла зеркало, висевшее над раковиной.

Кузька полюбовался, утешился, одёрнул мокрую рубаху, поиграл кистями на мокром поясе, подбоченился и важно заявил:

– Ну что я за добрый мо́лодец. Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий молоде́ц!

– Кто же ты, мо́лодец или молоде́ц? – не поняла Наташа.

Мокрый Кузька очень серьёзно объяснил девочке, что он сразу и добрый мо́лодец, и настоящий молоде́ц.

– Значит, ты добрый? – обрадовалась девочка.

– Очень добрый, – заявил Кузька. – Среди нас всякие бывают: и злые, и жадные. А я добрый, все говорят.

– Кто все? Кто говорит?

В ответ Кузька начал загибать пальцы:

– В баньке я пареный? Пареный. Поеный? Поеный. Воды досыта нахлебался. Кормленый? Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молоде́ц, и я молоде́ц, возьмём по ковриге за конец!

– Что-что? – переспросила девочка.

– Опять не понимаешь, – вздохнул Кузька. – Ну, ясно: сытый голодного не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты?

Наташа без лишних разговоров завернула добра мо́лодца в полотенце и понесла на кухню.

По дороге Кузька шепнул ей на ухо:

– Я таки наподдал ему как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его, как дряпну – больше не будет свориться.

Наташа усадила мокрого Кузьку на батарею. Рядом лапти положила, пускай тоже сохнут. Если у человека мокрая обувь, он простудится.

Кузька совсем перестал бояться. Сидит себе, придерживая каждый лапоть за верёвочку, и поёт:

Наташа придвинула к батарее стул и сказала:

– Закрой глаза!

Кузька тут же зажмурился и не подумал подглядывать, пока не услышал:

– Пора! Открывай!

На стуле перед Кузькой стояла коробка с пирожными, большими, прекрасными, с зелёными листиками, с белыми, жёлтыми, розовыми цветами из сладкого крема. Мама купила их для новоселья, а Наташе разрешила съесть одно или два, если уж она очень соскучится.

– Выбирай какое хочешь! – торжественно сказала девочка.

Кузька заглянул в коробку, наморщил нос и отвернулся:

– Это я не ем. Я – не козёл.

Девочка растерялась. Она очень любила пирожные. При чём тут козёл?

– Ты только попробуй, – нерешительно предложила она.

– И не проси! – твёрдо отказался Кузька и опять отвернулся. Да как отвернулся! Наташа сразу поняла, что значит слово «отвращение». – Поросята пусть пробуют, лошади, коровы. Цыплята поклюют, утята-гусята пощиплют. Ну, зайцы пусть побалуются, леший пообкусывает. А мне… – Кузька похлопал себя по животу, – мне эта пища не по сердцу, нет, не по сердцу!

– Ты только понюхай, как пахнут, – жалобно попросила Наташа.

– Чего-чего, а это они умеют, – согласился Кузька. – А на вкус трава травой. – Видно, Кузька решил, что его угощают настоящими цветами: розами, ромашками, колокольчиками.

Наташа засмеялась.

А надо сказать, что Кузька больше всего на свете не любил, когда над ним смеются. Если над кем– нибудь ещё, то пожалуйста. Можно иногда и самому над собой посмеяться. Но чтоб другие смеялись над ним без спроса, этого Кузька терпеть не мог. Он тут же схватил первое попавшееся пирожное и отважно сунул его в рот. И сейчас же спросил:

– Фафа фефёф или фто фофофаеф?

Девочка не поняла, но лохматик, мигом расправившись с пирожным и запустив руку в коробку, повторил:

– Сама печёшь или кто помогает? – И давай пихать в рот одно пирожное за другим.

Наташа задумалась, что она скажет маме, если Кузька нечаянно съест все пирожные.

Но он съел примерно штук десять, не больше. И, на прощание заглянув в коробку, вздохнул: