Надежда Тонконюх - Фонарь, который всегда светил

Разговорился хозяин с птицей. Поведал ей о многих своих делах. Но не сошлись во мнениях представители птичьего рода и людского: кто же лучше из них поёт. Заспорили.

Долго пытались доказать друг другу, кто прав. А воронёнок подлетал всё ближе и ближе к очагу.

Решив узнать, что в горшке, птенец подпорхнул слишком близко. Но не успел понять он, что случилось, как мгновенно обгорели его перья. И с криком отчаянья воронёнок упал в огонь.

Очнулись от своего спора человек и ворона. Да только нет никого. Горько заплакали они и стали, причитая, молиться богам.

Грянул гром. Свирепо сверкнула молния и голос пророкотал:

– Твой сын БУДЕТ жить на этой Земле, но отныне весь ваш род птичий чёрного станет цвета – в знак траура, и того, что ОБОЖЖЁН был птенец в пламени. Отныне цвет обгоревших перьев, неповинного ни в чём птенца, которого не смогли вы спасти, будете носить все вы до самой смерти. А ты, человек, разучишься понимать язык зверей и птиц. Дабы не спорить с ними ни о чём. Не навлекать на их семьи новые беды.

Зарыдала ворона во весь голос, обнимая возвращённого сына, да так и охрипла. Не смогла больше она петь, радуя остальных птиц и зверей сладкозвучными трелями. Запомнила из человеческой речи только одно слово: “Как?!”

Горестно повторяют его потомки той птицы в наши дни, завидуя другим пернатым, которые могут похвастаться и голосом, и оперением.

Иногда, в назидание, появляются на свет вороны белого цвета. Но от зависти и скорби по утраченному, этих птиц не могут принять сородичи в свою стаю – гонят прочь альбиносов, крича им вслед: «Как?! Ка-арк?!»

Не любит человек воронье карканье, гневится. А отчего – сам не знает.

Но всё это было. Давно было…

Это правда, как и то, что я вижу тебя, а ты видишь меня. Спи. И помни главное – ГОРДЫНЯ наша погибель.

Жил на свете зверь, который любил над всеми смеяться. Увидит Белку – смеётся:

– Ка-акой у тебя хвост лохматый-то! И-и!! То ли дело мой! Гладкий! Блестящий! Плоский!

Много зверей не любило его за то, что этот выскочка скалил в их строну свои оранжевые острые зубы. Давал он всем прозвища, а ему никто придумать не мог. Ни у кого не получалось!

Шёл однажды насмешник через лес и увидел в луже Кабана, который избавлялся в грязи от паразитов, грызущих его день ото дня.

– Ну и грязный же ты!! Толи дело я – в воде сижу, из воды выхожу. Всегда красив. Шерсть блестит. Глаза горят…

Но не окончил ехидный зверь свою речь, как поскользнулся на жидкой глине, и, перебирая перепончатыми лапами, плюхнулся в бурую жижу.

– Так тебе и надо!! – хрюкнул Кабан. – Вот и оставайся БУБР`ОМ. Коричневым, как эта глина. Чтоб неповадно было над другими смеяться.

Сказал так Кабан, вылез из лужи и пошёл на поляну греть толстые бока.

Вылез и знаменитый насмешник над всем лесом. Увидели его белки, закричали:

– Бу-рый! Бурыыый!!! Шерсть – то твоя бу-ра-я!!! Бобё-ёр ты теперь!!! Бо-бё-ёр!

Испугался Бобёр. Подбежал к плотине – и вправду шерсть стала коричневой. БУРОЙ!!! Стал он отмываться от грязи. Мылся – мылся. Мылся – мылся… да не выходит ничего – шерсть блестит, а цвет так и остался коричневым.

Решил тогда Бобёр дом в воде строить. Чтобы можно было нырнуть – домой чистым прийти. Вынырнуть – не грех и на глаза другим зверям показаться.

***

С тех пор и зовут его Бобром, потому, что он цвета бурого, коричневого.

Но сколько бы ни жили потомки того насмешливого зверя в близи воды, так и остались они тёмного цвета. Наверное, уже и не помнят, почему так сложилось. А Мать-Природа никогда не забывает. Ни о чём…

Размышлять было практически не о чем… Но в то же время в голове, наседая одна на другую, копошились тёмно-коричневые мысли, похожие на… на то, что издревле известно своей непривлекательностью.

На ушах красивым узором расположилась навешанная кем-то лапша, сияя своей новизной. Старая и засохшая же, под тяжестью собственного груза давно свалилась вниз, как и полагается в таких случаях, благодаря закону тяготения.

Интересно, если бы в жизни нашей планеты была невесомость, неужели бы всё великолепии лжи и коварства летало б вот так – рядом, а не втаптывалось другими эмоциями в грязь и соль Земли?

Человек хмыкнул. Задумался. Мысли стали приобретать более светлые оттенки. Появилось желание включить телевизор. Рука сама потянулась к пульту и замерла на полпути. “Не на-а-адо! – сказал сам себе человек, – Сегодня содержание горшка и телевизора примерно одинаково. Только в последнем видимость лучше. Быть может, из-за отсутствия запаха”. Разглядывать одно и то же, но под разным углом не хотелось.