Владимир Даль - Русские Сказки

И кто бы, благодерзновенный, покусился сподвизаться на такие чудные и неслыханные походжения! Но плетью обуха не перешибешь – когда посылают, так идти; не положить же им, здорово живешь, голову на плаху; смерть не свой брат, хоть и жить тошно, а умирать тошнее; ретивый парень лучше пойдет проведать счастья молодецкого на чужбине, чем ему умирать бесславно на родине!

Иван наш уже на пути. Терпит он холод и голод и много бедствий различных переносит; Бог вымочит, Бог и высушит; потерял он счет дням и ночам – светишь, да не греешь, подумал он, поглядев на казацкое солнышко, на луну, только напрасно у Бога хлеб ешь! И видит он вдруг, что зашел в бор дремучий и непроходимый, такой, что света Божьего не взвидел; пень на пне, то лбом, то затылком притыкается – устал хоть на убой! Подкосились колени его молодецкие, сапоги в сугробах снежных глубоких вязнут – поднял он лычко подвязать голенище – горе лыком подпоясано! – вынул платочек даровой заветный супруги-сожительницы – вдруг его как на ходули подняло! Отозвалося лычко ремешком! На нем сапоги-самоходы, да и такие они скороходы, что и на одном месте стоят, так конному не нагнать; не успел шагнуть, полюбоваться рысью своею, и уже все вокруг него зазеленелось; зашел он из белой матушки зимы в цветущую, благоуханную весну – и полетел наш Иван, оглянуться не успел, выходит из лесу соснового дремучего на лужайку вечнозеленую, травка-муравка вечно свежа-зелена, как бархатец опушкой шелковой ложится, ковром узорчатым под ноги расстилается. И стоит на лужайке той здание чудесное, вызолоченное от земли до кровли, от угла до угла; столбы беломраморные кровлю черепичную-серебряную подпирают, на ней маковки горят золотые, узоры прихотливые, живописные и лепные под карнизами резными разгуливают, окна цветные хрустальные, как щиты огненные, злато отливают – ни ворот, ни дверей, ни кола, ни двора; без забора, без запора, говорится, не уйдешь от вора, а тут все цело, исправно, видно, некому воровать! Обошел капрал наш здание это раз-другой кругом, оглядел со всех сторон – всюду то же и входа нет! Смелость города берет, а за смелого Бог; без отваги нет и браги, не быв звонарем, не быть и пономарем! Стук, бряк в окно хрустальное, зазвенело-полетело, только осколки брызнули! Забрался наш Иван безродный, удалой в терем золоченый, да и ахнул! Хороша куропатка перьями, а лучше мясом; здание внутри блистало такою красотой, что ни придумать, ни сгадать, ниже в сказке сказать! А палаты огромные пусты; никто на зов Ивана, молодого сержанта, не откликается; нет ответа, нет привета. Ходил, ходил Иван наш, выходил по всем покоям, и видит вдруг, встречает, глазам молодецким не доверяет, стоит в углу чан дубовый, висит через край ковшик луженый. Выпил он на усталость крючок, за здравие благоверной сожительницы своей, другой, за упокой клеветников и доносчиков своих, третий – разобрало его, зашумело в голове, ходит по покоям золоченым один как перст, похаживает, завалил руку левую за ухо на самый затылок и песенку русскую: «растоскуйся ты, моя голубушка, моя дорогая», во весь дух покрикивает. Вдруг незримая рука его останавливает, голос безвестный вопрошает: – «Ох ты гой еси добрый молодец, мало доблести, много дерзости! Зачем и откуда пожаловал, по своему ли желанью или по чьему приказанью?»

– Я Иван, молодой сержант, спроста без прозвища, без роду, без племени, я Иван безродный удалая голова, витязь бездомный и безконный, служил я верно Богу и некрещеному царю своему в земле, что за триста конних миль; сбили меня царедворцы завистливые с чести, с хорошего места, лишили милостей царских, службы непосильные служить посылали, золотые горы сулили-обещали; сослужил я службу, сослужил другую, душу познал их кривую; – не дали, чего посулили, на произвол судьбы за третьей службой отпустили: иди туда, неведомо куда, ищи того, неведомо чего; разойдись один по семи перекресткам, с семи перекрестков по семи дорогам столбовым; за горою лес, а за лесом гора, а за той горою лес, а за тем лесом опять гора, придешь в тридесятое государство, что за тридевять земель, в рощу заповедную, стоит там терем золотой, в тереме том живет Котыш-Нахал, невидимка искони века – у него возьми гусли-самогуды, сами заводятся, сами играют, сами пляшут, сами песни поют – их-то принеси царю, царевичам, царедворцам и наперсникам их потешаться, музыкою заморскою забавляться!