Елена Кочешкова - Шут. Книга I

Шут смутно помнил, как его приволокли в лагерь, как один из лакеев лил ему в рот вино, как где-то на краю сознания дамы восхищенно славили принца, сразившего оленя своей рукой. Хвала богам, Шута они не видели… нет, не видели. Принц велел засунуть его в один из хозяйственных шатров, где тот, пьяный и мокрый, оказался забыт среди суматошно снующих слуг.

С охоты Шут вернулся только к утру, когда слуги разобрали шатры и повезли их обратно во дворец на телегах. Повезли вместе с ним, заботливо уложенным между мешком с овощами и свернутым в тюк тентом для походной кухни. Шут плохо помнил дорогу, а минувшая ночь и вовсе выпала из его памяти, но одно он понял точно: никто не знал, что с ним случилось. Слуги полагали, будто он неудачно упал с коня во время травли, а дамы не видели его после забавной сцены с Бархом. За это Шут был благодарен принцу, если такое понятие вообще уместно. Конечно, Тодрик не по доброте душевной утаил правду о происшествии в лесу: он просто опасался навлечь на себя гнев старшего брата. Верно рассчитал, змей подколодный, что Шут, скорее, сделает вид, будто ничего не было, чем позволит другим узнать о своем унижении.

Кое-как выбравшись из телеги на хозяйственном дворе, он несколько минут просто стоял, прислонясь к столбу какого-то навеса. Мимо сновали работники и слуги, кудахтали куры, в двух шагах от Шута тявкал щенок, пытаясь вырвать тряпку из рук веселой чумазой девочки лет пяти. Жизнь здесь была совсем иная, чем обычно видел господин Патрик в богато убранных дворцовых покоях. Какая-то женщина прошла совсем рядом с ним, неся кадушку, полную парного молока. От его запаха у Шута еще больше закружилась голова: он понял, что ужасно голоден.

Поймав за рукав первого же мальчика-слугу, Шут велел хоть зарыться, но сию секунду устроить ему горячую ванну. Мальчишка попался дерзкий, однако смышленый, он хмыкнул и весело поинтересовался:

– А вы, господин Патрик, где ж так извозились? – темные глаза лукаво сверкнули из-под давно не стриженной челки. Волосы у парня были черные как сажа, а кожа смуглая – явно выходец из южан.

– Пастушек по лесу гонял, одну тебе хотел привести.

– Должно быть, прыткие попались! – парнишка весело рассмеялся. Шут взлохматил его шевелюру и, прихрамывая, поплелся к себе. По дороге он гадал, что за вожжа попала под хвост принцу и его дружкам.

Поднять руку на шута всегда считалось дурным тоном – так же, как на калеку, ребенка или монаха. Узнай о выходке Тодрика другие обитатели дворца, скандал вышел бы нешуточный. Конечно, принц и прежде пытался подпортить жизнь любимчику своего брата, но у него это получалось не слишком удачно: всякий раз Шуту хватало везения выкрутиться из неприятных ситуаций. И когда на него пытались «повесить» беременность одной из придворных дам, и когда обвинили в краже драгоценного перстня у посла из Герны, и даже когда служанка нашла Шутовы золотые бубенцы под королевской кроватью… Почерк принца был легко узнаваем во всех случаях – фантазия у него не отличалась оригинальностью.

Еще проснувшись в телеге, Шут понял, что купание в холодном озере не прошло даром: голова стала тяжелая, свет ранил глаза и больше всего хотелось залезть в постель. А перед этим принять теплую ванну. Оказавшись в своей комнате, он с отвращением сорвал с себя лохмотья, в которые превратился костюм, и встретил служанок, притащивших большую лохань, в чем мать родила… грязный, расстроенный и дрожащий от холода. Бросая на господина насмешливо-жалостливые взгляды, женщины споро налили в деревянную ванну горячей воды, забрали то, что было его любимым нарядом, и быстро исчезли. Едва только они покинуть комнату, Шут со стоном залез в лохань и, закрыв глаза, растворился в блаженном тепле. Небесная Мать, неужели он дома, неужели этот кошмар закончился…

Не спеша оглядев себя, он понял, что все могло бы быть и хуже: хотя тело болело так, будто его долго и усердно пинали, синяков и ссадин оказалось на удивление мало, а лицо и вовсе не пострадало. Лишь царапина от ветки… Публике, конечно, стало б только веселей, превратись Шут в урода, но сам он вовсе не желал себе такой участи: его работа требовала виртуозного владения лицом.

«Повезло, – думал Шут, смывая грязь и боль, – опять повезло… Надо бы попросить служанок принести побольше апельсинов, говорят, они помогают от простуды».

А потом он спал… Долго и крепко. И, когда проснулся, все случившееся казалось ему лишь страшным сном.

Но, едва открыв глаза, веки которых оказались болезненно тяжелыми и горячими, Шут с досадой понял, что простуда прочно вцепилась в него.