Иштван Фекете - Келе

Аист снижался, выписываемые им круги делались все уже.

В саду находился человек, на дворе — собака, а у забора — ослик. Миром и спокойствием веяло от этой картины, и аист, сделав плавный разворот, опустился на крышу дома.

Когда широкая тень птицы проплыла над двором, петух закричал всполошенно, воробьи, тесня друг дружку, попрятались в ветвях живой изгороди, утки одним глазом покосились на небо, а из гусей каждый приподнял лапку, что, как известно, является у них признаком пренебрежения и скуки.

Аист бережно расправлял и складывал больное крыло, и ему и в голову не пришло потрещать клювом — ведь он был не у себя дома. Двор постепенно успокаивался.

— Ну, чем я не молодец, как я вовремя предупредил вас об опасности! — браво кукарекал петух. — Всегда слушайтесь меня, и никакие беды не будут вам страшны!

— Кря-кря, суетишься зря! — возмущенно закрякали утки. — Ослеп он, что ли, этот Курри! Сроду был дурак дураком, а теперь еще и зрение его подводит. Длинноногий

Келе не успел опуститься из-за облаков, как мы его приметили, а он, видите ли, предупредил нас об опасности. Не то, что уткам — курам на смех, кря-кря-кря! — И у насмешниц даже короткие хвостики заходили ходуном от хохота.

Гуси со скучающим видом продолжали стоять у кормушки, в их маленьких глазках-льдинках отражалось глубочайшее презрение ко всему на свете, кроме зерен кукурузы.

Тут и Чури — воробьи, укрытые густой, как проволочная сетка, изгородью, — расхрабрились и вылезли из своего убежища, а увидев одинокого аиста, и вовсе обрели голос. Воробьи всегда отличаются тем, что чирикают все одновременно, но не подумайте, будто делают они так потому, что с полуслова понимают друг друга, — нет, нет, просто каждый предпочитает говорить, вообще не слушая соседа. Но один из них, старый, важный воробей расчирикался так громко, что перекричал всех своих собратьев.

— К нам прилетел долговязый Келе, наверное, прослышал о нас. Надо бы с ним потолковать по душам…

При этих его словах вся стая смолкла.

— Ой, страшно: у него такой большущий клюв! — пискнул какой-то юный, неоперившийся воробьишка и потерся носиком о ветку: неокрепший носик все время чесался. Но старый воробей и глазом не повел.

— Я вижу, всем вам хочется, чтобы я взял на себя это дело. Ну, что ж, пожалуйста. — И воробей, вспорхнув на крышу, уселся на почтительном расстоянии от аиста: клюв у аиста большой — что правда, то правда.

Старый Чури нахохлился для пущей важности, но речь повел скромно.

— Мы видели, как ты прилетел, Келе, и рады, что ты решил отдохнуть здесь. У вас, аистов, ведь, кажется, начался перелет.

Аист кивнул и почесал клюв своей красной лапкой; воробей испуганно отскочил, но потом, спохватившись, сделал вид, будто и это движение тоже входило в приветственную церемонию.

— Нам, воробьям, в теплые края улетать незачем, мы — народ выносливый, но к перелетным птицам относимся с пониманием, каждому свое: кому — зерна кормушка, кому — на болоте лягушка, а иному…

Аист в упор глянул на старого болтунишку, как бы спрашивая: «Чего тебе надо?»

— Да ничего особенного, — стушевался Чури. — Просто я хотел тебе сказать, что дом этот — тихий, спокойный, и ты можешь отдыхать, сколько пожелаешь. Мы, воробьи, — народ сильный, нас тут все почитают…

— Хватит, — оборвал его аист и сделал шаг по направлению к Чури, который с перепугу поскорей убрался под надежную защиту живой изгороди.

— Что, что он тебе сказал? — оживленным чириканьем встретила его стая.

— Он летит в теплые края… спросил, можно ли ему отдохнуть здесь, а я ответил, что, мол, разрешаем, мы — народ сильный…

— Сильный-сильный, сильный-пресильный! — оглушительно зачирикала стая, а потом вдруг одним махом вспорхнула с веток, потому что ослику, стоявшему у изгороди, вздумалось отщипнуть веточку, и он возьми да и качни весь куст. То ли ему наскучило воробьиное чириканье, то ли и впрямь захотелось пощипать зелени, — про то нам с вами никогда не узнать, а только ушами ослик давно уже начал прядать, что у всей ослиной породы испокон веков выражало крайнее неудовольствие. Ну так вот, тряхнул ослик кусты живой изгороди и, похрустывая зеленой веточкой, побрел к саду, где лежала большая пятнисто-белая собака. Встал ослик перед собакой, и глядят они друг на друга, поглядывают.

— Видала? — спрашивает ослик глазами.