Молдавские сказки

— Ох, охти мне! Ох, охти мне!

Только Базилик порог переступил, а она его встречает:

— Хорошо, что ты вернулся, сыночек милый. Ох и долго же я тебя ждала! Принес ли мне лекарство?

— Принес, — ответил ей Базилик Фэт-Фрумос и протянул крынку.

Ведьма приложила крынку к устам и все молоко вылакала.

— Спасибо, милый сынок, теперь вроде легче стало.

Затем улеглась она спать, да только глаз не сомкнула, все думу думала: куда бы его услать так, чтоб и помину не осталось. Подумала сколько подумала, да вдруг прикинулась, будто просыпается еще более страждущей, заворочалась, застонала:

— Ох, сыночек мой милый, опять меня болезнь скрутила. И снилось мне, будто выздоровею, коли покушаю мяса дикого кабанчика.

— Что ж, пойду я, мама, раздобуду такого мяса, только бы ты выздоровела.

Вскочил он на коня и пустился в путь-дорогу. Ехал, ехал, пока опять приехал к Иляне Косынзяне.

— Рады гостям?

— Рада, с дорогой душой принимаю.

Присел он отдохнуть и стал рассказывать Косынзяне, какая новая беда на него обрушилась.

— Не знаешь ли, где бы мне найти дикого кабанчика? Опять мою матушку хворь одолела, и говорит она, мол, только мясо дикого кабанчика ее спасти может.

— Я-то не знаю, но ты пока отдохни, а вечером я выпытаю у брата моего, Солнца. Он-то уж наверняка знает, ему там наверху все видно и все ведомо.

Остался Базилик Фэт-Фрумос ночевать, а под вечер, уложив лучи свои на покой, пришел отдохнуть и брат Иляны.

Пошла Косынзяна к Солнцу, стала к нему ласкаться да выведывать:

— Слышала я разговор о диких кабанах; не знаешь ли ты, в каком краю света они водятся?

— Далеко, сестрица, далеко отсюда, все на север путь, за цветущим полем чистым, во большом лесу тенистом.

— А как бы там достать поросенка, чтоб поджарить?

— Никак этого сделать нельзя, сестрица. В те кодры, где они живут, и лучи мои пробиться не могут, не то что нога человека. Даже я, и то их вижу только в полдень, когда они выходят на опушку в болоте поваляться. Но зубы у них острые, кто бы ни подошел — раздерут в клочья.

Иляна Косынзяна слова эти передала Базилику, а тот, зная теперь, куда путь держать и что ждет его впереди, сел на коня и уехал. Ехал он, ехал через горы, через долы, через реки и овраги, проехал поле чистое и доехал до леса тенистого. Заехал он в лес, а там тьма такая, словно в преисподней. Взлетел конь, поднял его выше самых высоких деревьев, и тут Базилик увидел болото, о котором говорила ему Косынзяна. Солнце как раз подходило к полудню, в лесу раздалось громкое хрюканье, и стали выходить стада свиней в грязи поваляться. Высмотрел себе Базилик славного поросенка, подхватил его, взвалил на коня и давай бог ноги. Как схватятся свиньи и ну за ним гнаться — поймать норовят, землю едят. Не будь у Базилика Фэт-Фрумоса коня такого резвого, пришлось бы ему здесь костьми лечь. Спас его быстрый бег коня от острых клыков зверей свирепых. А теперь конь под ними играл, сам Базилик Фэт-Фрумос песни напевал, радовался, что и это дело довел до благополучного конца.

На обратном пути завернул он снова к Иляне Косынзяне и, как и прежде, остановился у нее передохнуть. Пока он ел, пил, пока сон сладкий видел, сестра солнца заменила его поросенка простым, домашним, а потом, не подавая виду, приветливо проводила в путь-дорогу.

Вернулся Базилик Фэт-Фрумос домой. Увидела его ведьма и так зубами заскрежетала, что искры посыпались, да тут же взяла себя в руки и встретила его, притворяясь смертельно больной:

— Ох, сыночек милый, спасибо, что довелось еще разок увидеть тебя. Коли бы ты еще немного задержался, не застал бы меня в живых. Забей скорее поросенка и дай мне мяса отведать.

Базилик Фэт-Фрумос заколол поросенка, изжарил на углях, подрумянил хорошенько и дал ей отведать.

— Вот теперь будто легче стало и в глазах посветлело, — притворилась ведьма, будто оживает. А когда съела все, опять заохала, еще пуще прежнего:

— Ох, сыночек милый, бедный мой мальчик, хлебнул уж ты горя в дорогах дальних, но коль хочешь, чтоб я и впрямь от хвори избавилась, поезжай еще разок. Опять мне хуже стало и, коль не привезешь мне живой и мертвой воды, не вырвешь из когтей смерти.

— Так я поеду, мама, — ответил Базилик Фэт-Фрумос и пустился в путь-дорогу.

Ехал он, ехал, а на душе горько да муторно — где достать то, что мать просила? Хмурым приехал он к Иляне Косынзяне, стал горько сетовать:

— Вот, милая сестрица, опять меня нужда погнала путями нехожеными. Никакие снадобья матери моей не помогают, и велела она мне теперь привезти мертвую и живую воду. Не знаешь ли ты, где воду ту искать, какими путями достать?