Ребекка Стид - Восход

Мальчик был полностью поглощен своим странным занятием, его маленькая ручка, сжимавшая ножницы, равномерно двигалась туда-сюда. Ножницы выглядели острыми, а мальчик, видимо, не придавал никакого значения тому, что щелкает ими у самого уха, рискуя порезаться. На вид ему было не больше четырех.

Затем рядом с ним возникла женщина в длинном халате, она промокала мокрые волосы полотенцем. На мгновение застыла, затем поняла, что происходит, и закричала — абсолютно беззвучно. Питер понял, что он ничего не слышит. Женщина выхватила ножницы у мальчика из рук.

У Питера начало жечь глаза, он моргнул. Его комната снова возникла, словно из ниоткуда. И затем его виски сдавила боль.

Сердце стучало, как сумасшедшее. Это был сон? Но он даже не заметил, как заснул. Он подслушивал разговор родителей, их голоса то утвердительно, то отрицательно звучали где-то внизу. Смотрел в световые люки на здания через улицу, и они тоже глядели на него сотнями желтых окон-глаз. Получается, он заснул. Уже совсем стемнело, он лежал в постели, и время близилось к ночи.

Но почему у него заболела голова?

Неприятная пульсация где-то под глазницами начала понемногу стихать и наконец прошла. Он почувствовал себя хорошо. Папа и мама продолжали разговаривать внизу, но никаких видений вроде маленьких мальчиков с ножницами больше не появлялось. Чем больше он слушал родительские голоса, тем больше убеждался в том, что это действительно был сон, а проснулся он от головной боли.

Спустя некоторое время голоса затихли и раздался один короткий скрип: они разбирали кровать. Питер потянулся за блокнотом и поставил еще одну, десятую в черточку на последней странице и, немного поразмыслив, пририсовал к ней маленькую звездочку.

Он уже засыпал, когда услышал шелест бумаги, будто ее передавали из рук в руки. Весь обратившись в слух, он понял, что ему не показалось: иногда действительно раздавался легкий шорох и поскрипывание карандаша о бумагу. Они продолжали спорить: переписывались, лежа в постели, среди глубокой ночи.

Когда утром Питер спустился в кухню, они уже сидели за столом со своими большими синими кружками, заполненными до краев кофе (папа) и чая (мама). Похоже, они совершенно не спали, но это не мешало им счастливо улыбаться. Они словно светились изнутри.

— Ну что, мы едем? — спросил Питер.

Папа взял маму за руку и слегка сжал ее.

— Едем, — ответила она.

Спустя месяц на последней странице его блокнота красовалось уже пятнадцать черточек. И только одна звездочка. С тех пор как к ним переехал Джонас — один из студентов папы, — маскировать головную боль стало еще труднее: гость спал на полу прямо у него в «комнате». Личного пространства ни у кого больше не оставалось, но они решили смириться с этим — лучше сразу привыкнуть к такой жизни, раз уж Джонас едет вместе с ними в Гренландию. И хотя доктор Солемн обещал им, что они станут жить в самой потрясающей палатке на свете, он не упоминал о том, будет ли она достаточно большой и просторной.

В кухне имелось всего три стула, поэтому всю неделю Джонас пристраивался за столом на маленькой табуретке-лесенке. Он говорил, что ему вполне удобно. Первые пару дней мама извинялась перед ним каждый раз, как все собирались за обедом, и говорила, что они, наверное, кажутся ужасно негостеприимными, раз у них нет лишнего стула. А Джонас каждый раз улыбался и проводил рукой по своим стриженым каштановым волосам, повторяя, что ни разу не почувствовал себя незваным гостем.

Мама Джонаса была эскимоской-инуиткой. Он родился в Гренландии и прожил там до шести лет. Затем вся их семья переехала в Данию, и он поступил в местную школу, где его второй дедушка был директором. Но каждое лето он неизменно проводил в Гренландии, у бабушки и дедушки инуитов. Как-то раз он сказал: «Я могу чувствовать себя как дома в любом месте, но мой настоящий дом — Гренландия».

За неделю они успели хорошенько познакомиться и подружиться. Питер и Джонас вместе собрали радиоприемник, играли в карты и пересказали друг другу кучу неприличных шуточек. Как-то вечером они умяли три коробки пончиков с сахарной пудрой. Джонас так много торчал рядом с ним, что Питер уже начал сомневаться — не является ли присмотр за ним одной из обязанностей этого парня. Он искренне надеялся, что это не так.

Настал их последний день в Нью-Йорке. Комнату завалили багажом, по журнальному столику разбросали документы и бумаги — доктор Солемн и Джонас работали за ним до поздней ночи. Питер сидел за столом между родителями и завтракал. Он планировал провести день с Майлзом. Нужно было лечь пораньше, потому что завтра в четыре часа утра они уезжали в аэропорт. Питер скорчил рожицу Джонасу, сидевшему напротив, затем разинул рот и продемонстрировал ему кусок полупрожеванной булки.