Автор Неизвестен - Про Ивана Хвата, русского солдата

Вот проходит времени не дюже много, как — чу! — забегал по полу кто-то. Видно, правда, было плоховато — едва-едва лунное сияние туда доставало. Пригляделся вояка наш повнимательнее, смотрит — ёж твою в коромысло! — шныряют по полу три огромных крысищи. Побегали крысы там, посновали, попищали пронзительно жуткими голосами, а потом пых — в трёх страшных карликов они вдруг превратилися. Ванюха чуть с балки не свалился от неожиданности. А эти карлики невиданные столик на середину помещения выдвинули, на табуретки вкруг него уселися и свечку великую зажгли для свету.

Потом самый старый карлик, головою косматою повертев обеспокоено, говорит надтреснутым голосом:

— Что-то здеся не то, братовья! Духом человеческим шибко воняет, ага!

А те оба его успокаивают:

— Да это мельника дух ещё не выветрился, брат Хаза́р. Они с работником тут допоздна ведь работали. Как-никак, а сезон…

— Ну ладно, — поуспокоился вожак, — Давайте выкладывайте, чего вы за последнее время наколдовали? Ты, Маза́р, первый докладай.

Самый младший из карликов носом шмыгнул, сопли рукою подтёр и говорит недовольным тоном:

— Ничего-то я не сделал особенного. На мужика одного порчу разве что напустил, и у него весь скот повыдох.

— А много ли было скота? — Хазар его спрашивает.

— Ага, много, — тот отвечает, — Двадцать штук… цыпляток.

— Э-э! — скривился недовольно старшой, — Пора бы тебе и на что-нибудь покруче замахнуться. Балда! — и он к среднему карлику повернулся, — Ну а ты что сделал, Яза́р?

— О! — воскликнул радостно тот. — Я во зле искушён-то поболее. Одному барину голову мне удалось замутить, и он барыню свою из ревности удавил, а сам застрелился.

— Хо! — удивился седовласый Хазар, — Это ты учудил ладно. Достойно всяких похвал. Да всё ж таки супротив меня вы оба точно карлики!

И он весело захохотал, аж бородищею даже затрясся.

— Я, — гордо он, наконец, заявляет, — саму царевну недавно околдовал. Да-да, её самую! Днём-то она вроде прежняя, тихая такая да нежная, зато ночью — о-о! — кикиморой страшной становится. Ежели ещё семь дней минет, то и днём человеческий облик её покинет. Сделается она тогда упыршей злою и всех до единого во дворце царёвом пожрёт. О, значит, как!

— А расколдовать её как-нибудь можно? — спрашивает старшого карлика карлик младшой, — Или ничего уже сделать нельзя?

— Да имеется один способ, брат Мазар, — нехотя тот отвечает, — Ежели какой-либо смельчак переночевать в царевниной спальне отважится и живым после того останется, то она, увы, будет спасена. Только мало времени на спасение осталося, ибо дни последние уже истекают, и никто того способа верного не знает.

— Ну а теперь, — обратился Хазар злонравный к своим братьям, — покажите себя в волшебной магии. Что такого любопытного сделать вы сумели, дабы пригодилося оно в нашем деле?

— Я дудочку заклятием мастерским заклял, — сообщил брательникам безусый Мазар, — Коли в ту дудку дудеть приняться, то все окружающие начинают плясать, и до тех пор они не угомонятся, пока играющему не надоест играть. Правда, пользоваться сей дудочкой можно один только раз, и далее она силу свою теряет.

С этими словами Мазар дудку невеликую из-за пазухи вынул и на столик её поклал.

— А я, — добавил к сказанному Мазаром усатый Язар, — шапку-невидимку заговорил для себя. Правда, тоже на один-единственный раз…

И он колпак дурацкий из-за пазухи достал и положил его рядом с дудкой братовой.

— Ну что ж, это ладно, — усмехнулся на это Хазар бородатый, а затем кольцо медное с пальца он снял и к лежавшим предметам его добавил, — Вы такого кольца в жисть не видали! Стоит только какому-либо связанному да опутанному стишок один складный про себя подумать, как вмиг все путы и пропадают. Ага! И пользоваться этим колечком можно многое-множество раз. А стишок этот такой:

Язар с Мазаром чудесному кольцу подивилися и признали его вещью полезной очень.

А потом они истории всякие поочерёдно начали сказывать про вредные свои шкоды. Один лишь Мазар ничего не рассказывает, сидит не весел, голову до́лу повесил. Братья его пытают: чего, мол, такого с ним сталося? А тот поначалу не хотел им отвечать и башкою лишь качал несогласно, а потом всё ж рукою махнул обречённо и говорит голосом огорчённым:

— Мне, братья, это…как его…сам бог во сне померещился. Да-да! Не вру, ага!