Худайберды Тухтабаев - Волшебная шапка

Всё шло отлично. Пока я сам дела не испортил. Допустил ошибку. И очень глупую. Слава моя мигом рухнула. Начисто опозорился. На всю школу.

И поделом мне. Нечего было спешить. До конца четверти оставалось больше двух недель. А тут мне в руки попался классный журнал. Как будто что-то толкнуло меня изнутри: взял да вывел себе и дружку Касыму пятёрки за четверть. По семи предметам. Понадеялся, что никто не заметит.

Первым шум поднял, конечно, Кабулов. К нему присоединился учитель родного языка. А потом, ясное дело, всё закружилось каруселью:

«Вы слыхали, Кузыев-то, оказывается, сам себе пятёрки ставил! Вот тебе и отличник!» Тотчас вызвали к директору. Захожу в кабинет, а там сидят все семь учителей. В углу стоит Касым, красный, потный, перепачканный чернилами. Носки ботинок разглядывает.

– Подойди-ка, Хашимджан, сюда, – сказал Атаджан Азизович и ткнул пальцем в журнал: – Кто поставил вам эти отметки?

Я сделал удивлённое лицо и пожал плечами.

– Не знаю…

– Ага, – сказал директор. – И Касымджан тоже не знает. Прекрасно!

– Ничего не знаю! – вскричал Касымчик, чуть не плача. – Никаких отметок я себе не ставил!

– Это вы сделали вдвоём, – сказал учитель физики. – Уж лучше признайтесь…

– Вы неправы, – возразил кто-то из учителей. – Неправы, что хотите обвинить в этом проступке и Хашимджана Кузыева. Следует учесть, что он в последнее время очень подтянулся: учится отлично, дисциплина хорошая. Зачем ему делать такое? У него и так в четверти были бы почти одни четвёрки и пятёрки.

– Это верно. Кузыев очень изменился к лучшему.

Учителя разом повернулись к Касыму и в один голос заговорили:

– Зачем ты это сделал?

– Как тебе не стыдно, Касым!

– Хочешь получать пятёрки – занимайся побольше. Где же это видано такое творить? Стыдно, ох, как стыдно!..

– Своим поступком ты и товарища подвёл, Касым!

– Я… я… – начал Касым и заплакал. Бедный Касымджан! Я натворил, а отвечать приходится ему.

Я решительно выступил вперёд и твёрдо сказал:

– Простите меня, Атаджан Азизович. Пятёрки поставил я. Касымджан про это даже не знал.

– Что-о? – вскричали все хором. – Ты?

– Да, я. Касым тут ни при чём… Все встали и окружили меня. И пошло, и пошло… Говорили, что своим поведением я позорю папу, передового механизатора, и маму, знатную доярку. Тяну назад показатели родной школы. Говорили, что если буду плохо учиться, то не смогу стать ни инженером, ни агрономом, ни зоотехником.

– Неправда, я обязательно стану инженером, – обозлился я.

– Никак не сможешь, поверь нам, Кузыев!

– Не инженером, так зоотехником буду!

– Без знаний тебя не только в зоотехники, пастухом не возьмут.

– Возьмут, ещё как возьмут! Лишь бы я сам этого захотел.

Пусть не думают, что Хашимджан Кузыев может так легко сдаться. Я ещё своё докажу.

У меня есть моя бесценная шапочка. И пока она моя, я могу не учиться, могу ничего не знать, но если захочу – стану кем угодно. Пусть запомнят это мои дорогие учителя. Хашимджан Кузыев ещё перевернёт горы, высушит моря, добьётся всемирной славы!

Я не стал ждать. В ту же ночь собрался в путь-дорогу – пока мама не узнала, что я натворил в школе.

Прощай, мой дорогой кишлак! Прощай, голубая речка, прыгающая с камня на камень! Прощайте, тенистые фруктовые сады! Ваш верный друг покидает вас. И надолго. Он уже не будет ломать ваши ветки, вбивать гвозди в ваши гладкие стволы…

Прости меня, дорогая мамочка! Я тебя очень часто волновал, огорчал, а теперь вот надолго покидаю. Прости, мама…

Счастливо вам оставаться, мои кудрявые сестрёночки!

Иногда я вас колотил, таскал за косы, иногда смешил, дурачась, и часто защищал, когда вас обижали озорные мальчишки. Теперь вы остаётесь без брата-заступника. Очень плохо, что есть ещё на свете озорные мальчишки. Если вы соскучитесь по мне, сестры, гляньте на мой портрет. Только не плачьте. Ваш брат ещё вернётся. Тогда все будут восхищаться им. А вы будете гордиться. Учителя тоже будут гордиться, хотя они сегодня не поверили мне. Но я им прощаю.

И вы простите мне, нерешённые мои задачки, ненаписанные упражнения, непрочитанные книги! Вас, признаться, мне не очень-то жалко, но вот я иду, иду в полночь по спящему, тихому кишлаку, и почему-то глаза мои полны слёз…

Где-то одиноко воет собака. Она будто тоскует оттого, что в кишлаке теперь не будет весёлого Хашимджана Кузыева.