Татьяна Александрова: Катя в Игрушечном городе

— Ах, радость! — кудахтала Курица. — Катя мне помогает!

— Ки-ти-ти! Ти-ти-ми! — пищали цыплята, бегая следом за девочкой. Это значило: «Куда ты, туда и мы».

Курица даже перестала оборачиваться и пугаться, шла и кудахтала о чём-то своём. И вдруг она всеми пёрышками почувствовала, что за спиной у неё никого нет.

— Ах, беда! — испугалась Курица. — Детки пропали! Ах, ужас!

И тут она увидела, что на другом конце куриного лужка как ни в чём не бывало шагает Катя, а за нею гуськом (да-да, гуськом, как какие-нибудь противные гусята) маршируют Курицыны дети, задирая клювы к самому небу, и поют песенку, которую им придумала Катя:

— Ах, беда! Они только ходят и поют, но совершенно ничего не клюют. Ах-ах! Они худеют на глазах! Ах-ах! Они чахнут! Ах-ах! Они сохнут! Ах-ах! Они дохнут! — И Курица упала без чувств.

Очнувшись и увидев, что цыплята копошатся рядом пока ещё живые-здоровые, она сказала:

— Нет. Катя, ты — не цыплёнок. Ах, беда! Ты совсем-совсем не цыплёнок!

На следующее утро игрушки опять полезли в коробку. Мишка и Курица стояли рядом с Подъёмным краном и ждали, кого он вытащит и какую сказку сегодня расскажут. И вот над коробкой появилась самая счастливая на свете лошадиная морда:

— Иго-го, Катенька! Ты меня любишь? Я тебя очень люблю!

Игрушки вылезли из коробки, окружили Лошадку и потребовали выкуп.

— Выкуп? — не поняла счастливая Лошадка. — Берите что хотите! Берите овёс! Берите попону! Берите конюшню! Оторвите полхвоста! Только бы Катенька было со мной!

Наконец она разобралась, чего от неё хотят, и начала свою сказку.

— Я так люблю скакать и так не люблю скучать! Скачешь-скачешь и прискачешь куда-нибудь. Скачешь-скачешь и встретишь кого-нибудь.

Однажды я попала в удивительную страну: солнце, песок и больше ничего…

— Пустыня! — ахнул Ванька-Встанька.

— Солнце, песок и я, — поправилась Лошадка. — Нет, не так. Солнце, песок, я и моя тень. Нет, опять не так. Солнце, песок, я, моя тень и мои следы на песке. Это так приятно — оставлять следы в пустыне!

Вдруг подул ветер. Песок поднялся и полетел. Солнце пропало. Тень пропала. Я скорей назад. Гляжу, нет моих следов. Все пропали, до одного. «Ну, думаю, значит, и я пропала!»

И тут я заплакала.

«Эй! — услышала я сквозь ветер. — Стой на месте и, пожалуйста, плачь погромче. А то я тебя не найду».

Это был Вер…

— Ура! — обрадовался Ванька-Встанька. — Это был Вер-то-лёт! Он всегда всех спасает.

— Нет, Ванька-Встанька. Это был Вер-блю-жо-нок. Он загородил меня от ветра, от колючего песка.

Буря утихла, и мы пошли к колодцу. Там было много верблюдов. Они стояли и пили воду.

Я уже напилась, и ещё напилась, и ещё. А они всё пьют и пьют.

«Верблюды, верблюды, — спросила я. — Зачем вы так много пьёте?»

Верблюды подняли головы, подумали немного и ответили:

«Понедельник!»

«Чего?»

Верблюды опять попили, снова подумали и говорят:

«Вторник!»

«Какой вторник?»

Верблюды попили-попили, подумали-подумали и как заревут:

«Среда!»

Когда они допились до воскресенья, мама Верблюжонка объяснила:

«Мы идём в пески. Там нет воды. Приходится пить на целую неделю вперёд…»

— Вот это заправка! — с уважением сказал Ванька-Встанька.

— А Верблюжонок приедет к нам в гости? — спросила Катя.

— Конечно, приедет, — ответила Лошадка. — Он обещал. Только я, Катенька, всё равно больше всех люблю тебя.

Рассказав сказку, Лошадка привела Катю к себе в конюшню. Там было светло и чисто. На стенах — картинки. На картинках — и поля, и леса, и горы, и сёла, и города.

— Смотрю на картинки, — сказала Лошадка, — и мечтаю о путешествиях.

Ни стола, ни стульев, ни кровати в конюшне не было. Ведь все лошади спят и обедают стоя.

Лошадка надела себе на морду мешок (он называется торбой). Другая торбочка, поменьше, досталась Кате.

И вот стоят они: Лошадка на своих четырёх ногах, а Катя на четвереньках, как настоящий жеребёнок, — и смотрят друг на дружку. Лошадка не спеша жуёт овёс, а Катя вертит своей торбочкой и так и сяк, и рот открывает пошире, и язык высовывает подальше, а достать еду не может. Ведь лицо у неё не такое длинное, как у Лошадки, и рот не на конце, а где-то посерёдке.