Юзеф Крашевский: Там, где Висла-река (польские сказки)

И горше всего — безделье. Надоело Яцеку по садам да дворцам разгуливать, на чудеса любоваться. А за топор, за лопату не возьмёшься. Где там! Разве такому знатному да богатому пану пристало землю копать или дрова рубить. Увидят слуги, на смех поднимут.

От безделья да скуки стал Яцек слуг мучить, изводить, но скоро и это ему надоело.

Проходит год, другой. Всё у Яцека есть, чего только душа ни пожелает, а счастья нет. Запечалился он, приуныл. Невтерпёж ему хоть одним глазком на родную деревню посмотреть, на хату, где он свет увидел, на отца с матерью.

Вот сел он в карету и пожелал в родную деревню перенестись. Как вихрь мчатся кони, и не успел Яцек опомниться, карета у знакомого плетня стоит.

Глянул Яцек на родную хату, и из глаз слёзы брызнули. Какой убогой показалась она ему после той роскоши, к которой он привык.

Вот у колодца водопойная колода, покосившиеся ворота, чурбан, на котором он, бывало, дрова рубил, замшелая крыша, лестница у стены. А где же люди?

Тут из хаты выходит сгорбленная старуха в посконной рубахе и с испугом на панскую карету глядит.

Яцек из кареты выпрыгнул, к матери бежит, а навстречу ему с яростным лаем — дворовый пёс. Вроде бы Шарик, только больно тощ — кожа да кости. Ощетинился пёс, на задние лапы присел и тявкает. Не признаёт. Мать у притолоки стоит, на Яцека глядит, в нарядном паниче родного сына не признаёт.

Защемило у Яцека сердце.

— Матушка! — вскричал он. — Это я, ваш Яцек!

Услыхала старушка его голос, вздрогнула, посмотрела покрасневшими от дыма и слёз глазами на него пристально, покачала головой и говорит:

— Яцек? Шутить изволите, ясновельможный пан! Моего Яцека давно на свете нет. Был бы наш сыночек жив, давно бы домой воротился. А при таком богатстве не покинул бы нас в нужде-горе. — Ещё раз глянула старушка на нарядного панича и молвила: — У нашего Яцека было доброе сердце. Он последним куском хлеба поделился бы с нами, не то что таким богатством.

Яцек от стыда глаза опустил. А из-за матушкиной спины младшие братья и сёстры выглядывают, в оконце седая голова отца показалась.

Что тут делать? Как быть? И своим помочь охота, и богатства лишиться страшно. А золотые монеты в карманах бренчат, позванивают, словно насмехаются над ним. Сунет Яцек руку в карман — и выдернет. Глянет на родных — сердце кровью обливается. А на лошадей в наборной сбруе, на карету раззолоченную посмотрит да на слуг в позументах, дворец белокаменный вспомнит — и жалости как не бывало! Цветок папоротника словно железным панцирем сердце сковал.

Повернулся Яцек к матери спиной и зашагал к карете. А вдогонку Шарик лает-заливается. В ушах звучат слова матери: «Яцек последним куском хлеба с нами поделился бы, не то что богатством таким».

Сел Яцек в карету и укатил во дворец белокаменный.

Во дворце музыка играет, челядь пляшет, столы от яств ломятся, а Яцек брови хмурит, ничто его не радует, не веселит. Выпил вина, думал, горе зальёт — нет, не помогло. Слуг высечь велел, думал, легче станет — нет, не полегчало.

С той поры он и есть не наест, и пьёт не запьёт: всё ему убогая хатёнка представляется. Не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить.

Проходит ещё год. Опять захотелось Яцеку с родными повидаться. Только в карету сел да желание загадал, карета у знакомого плетня стоит.

Смотрит Яцек — всё по-старому: у колодца водопойная колода, покосившиеся ворота, крыша замшелая, лестница у стены. Шарик ощетинился, лает, к дому не подпускает. На порог младший брат, Мацек, вышел.

— Где матушка? — спрашивает Яцек.

— Захворала, — шепчет братишка и вздыхает.

— А отец?

— В могиле.

Шарик кидается на Яцека, за ногу укусить норовит. Переступил Яцек порог хаты, видит — мать на кровати лежит и стонет. Подошёл поближе, мать открыла глаза, на родного сына взглянула и опять не признала.

У Яцека чуть сердце от жалости не разорвалось. А золотые монеты в кармане бренчат-позванивают, словно над ним насмехаются. Сунет Яцек руку в карман — и выдернет: счастье, богатство потерять боится. Точно железом сковал сердце цветок папоротника. «Матери всё равно не поможешь, — рассуждает сам с собой Яцек. — Дни её сочтены. А я ещё молодой, у меня вся жизнь впереди. Чего ради стану я от своего счастья отрекаться?»

Выбежал опрометью из хаты и укатил во дворец белокаменный, к богатствам своим несметным.

Но ни дивная музыка, ни пляски весёлые, ни речи льстивые не радуют его.

Затворился он в дальнем покое и заплакал горькими слезами.