Фёдор Кнорре: Рыцарская сказка

Так, год за годом, он странствовал по дорогам и тропинкам, переходя из одного королевства в другое.

Каждый раз, когда дороги, леса и поля начинали белеть от падавшего снега, он очень падал духом, со страхом думал о надвигающихся темных и долгих морозных ночах. Но каждый раз, как только начинал таять снег и наступала весна, он и думать забывал о зиме и, едва отогревшись, с легким сердцем шлепал своим путем дальше, разбрызгивая голубые весенние лужи, — до тех самых пор, пока однажды вдруг не заметил, что на собственных его волнистых кудрях — снег не растаял, оставив их белыми навсегда.

Он догадался наконец, что к концу подходит его долгий путь. И когда в голых полях закаркали вороны и в синих сумерках по оврагам завыли волки, старый Менестрель впервые стал мечтать о том, как хорошо человеку иметь крышу над головой.

Он все шел, пока не услышал вечернего звона колоколов и не увидел, что дорога уходит прямо в ворота большого города с зубчатыми толстыми стенами и башнями, над которыми развеваются флаги с изображением дракона.

Он вошел в город, потому что там не было волков и занесенных пустынных дорог и в узких переулках за замерзшими окошками жили летние цветы в глиняных горшках, и он остановился в городе.

Богатства у него было всего две тяжелые серебряные пряжки. Он отдал одну владельцу высокого дома — торговцу уксусом, дегтем и лампадным маслом, и тот пустил его жить — на самый верх своего дома, на чердак.

В тесной, извилистой улочке, втиснувшись среди других, стоял этот дом, очень узкий и очень высокий, похожий на долговязого человека, стиснутого в гуще толпы.

Вот теперь у Менестреля была наконец крыша над головой. Настоящая крыша, так что, лежа на своем соломенном тюфяке, он мог с изнанки пересчитывать все ее черепицы или любоваться другими крышами через единственное маленькое чердачное окошечко из двенадцати выпуклых стеклышек в свинцовом переплете.

Забавное это было окошечко. Сквозь каждое его отливающее радугой, пузатое стеклышко все выглядело совершенно по-разному: вытягивалось, перекашивалось, сплющивалось — так что старому Менестрелю нередко случалось через это окошко увидеть разом четыре вытянутые, похожие на дыни луны.

После этого он уже нисколько не удивлялся, когда, прохаживаясь по своему чердаку и поглядывая в окошко, замечал, что колокольня сгибается вдруг дугой, а черепичные крыши города волнообразно колышутся и на них приплясывают и кланяются друг другу длинные чумазые печные трубы.

Окошко никогда не открывалось, да в этом и надобности не было, на чердаке и без того было достаточно прохладно.

Скоро снег прикрыл крышу толстым пуховым одеялом, но все равно маленький очаг своим слабым огоньком напрасно старался согреть даже свои собственные кирпичи, из которых был сложен. Долгими и темными зимними ночами старый Менестрель, любуясь робкими языками огня, перебегавшими по поленьям, перебирал струны своей арфы, сочиняя строфу баллады, где воспевался буйный разгул пламени, пожирающего разбойничий замок побежденного злодея Великана, и — следом за тем восторженный гимн освобожденной Прекрасной Даме. Черными звездами сияли ее лучистые глаза. Он бросал ей под ноги пушистые заморские ковры. Зажигал целые аллеи ярких факелов, чтоб осветить ей путь! Под звуки волшебной музыки она поднималась по мраморным ступеням, усыпанным лепестками роз, — все выше, выше! Вот она уж на самом пороге его холодного чердака…

И только когда кончались дрова и очаг начинал неудержимо тускнеть и гаснуть, а арфа принималась потрескивать от мороза, он, продолжая радостно улыбаться, выпивал, торжественно прихлебывая, кубок разведенного теплого вина и поскорей ложился на шуршащий холодной соломой тюфяк, укладывал рядом с собой арфу и укрывал ее, как ребенка, своим старым меховым плащом…

В наступившей темноте он лежал с открытыми глазами. Трубы печей и очагов всего дома, пронизавшие все этажи, точно темные квадратные колонны стояли вокруг и всю долгую ночь гудели на разные голоса.

А когда всходила луна, Менестрель видел то, чего не видел ни один человек в городе: лунный свет сквозь снег, покрывавший все щели на крыше. Колдовской лунный свет сквозь чистый, играющий многоцветными звездочками снег!

Он долго, в радостном ожидании, смотрел на свет, готовый увидеть какое-нибудь чудо, и, хотя чудо не случалось, он засыпал счастливый своим вечным прекрасным ожиданием…

Много он в своей жизни сочинил гневных и воодушевляющих баллад и стихов, зовущих на бой со злыми великанами и драконами. И многие рыцари хватались за рукоятки мечей, слушая его пение, и давали кровавые клятвы совершить подвиг.