Анна Шмидт - Ведьмы и все прочие

— Это будет трудное путешествие, — сказал директор. — Органзия лежит за высокими горами.

— Я привык к высочайшим вершинам Альп, — скромно сообщил Фредерикс.

— Мне бы не хотелось отправлять этого ребенка нагим и босым, — продолжал директор. — Ты же знаешь, что к высокопоставленным детям мы всегда прикладываем гостинцы. Кое-что из одежды и золотую погремушку… серебряную кружечку, колечко для салфетки… ну, в общем, два чемодана.

— Ребенка я понесу за пеленку в клюве, — сказал Фредерикс, — а чемоданы подвешу по обе стороны через шею. Я так уже не раз поступал. Когда относил ребенка императору китайскому, императору японскому, султану…

— Хорошо-хорошо, — поспешил перебить его директор. — Желаешь лететь сам, так лети. Значит, это третий ребенок справа в пруду, а чемоданы уже приготовлены.

Часом позже Фредерикс летел над Адриатическим морем. В клюве он держал сверток, это был ребенок, увязанный в расшитую золотом пеленку. На ремне, через спину аиста, были перекинуты два чемодана. Он летел быстро, равномерно и мощно взмахивая крыльями. Но как только он полетел над горами, скорость его резко снизилась, ибо нежданно-негаданно завернула крутая непогода.

Поднялся ветер, и кругом затанцевали снежинки. Потом ветер превратился в снежный ураган, который, рыдая и завывая, понесся по горным кряжам, ледяными пинками пытаясь сбить аиста с намеченного курса. Ослепленный снежными вихрями, он продолжал лететь вперед, его длинные красные ноги окоченели от холода, кучерявящиеся перья обледенели, его швыряло из стороны в сторону, подбрасывало и кидало вниз, как детский мячик. «Ну и попал же ты в передрягу, — подумал Фредерикс. — Похоже, придется делать вынужденную посадку. А может, я все-таки дотяну до столицы Органзии, до нее лететь еще где-то около часа». И он продолжал упорно двигаться вперед, хотя полоумный ветер рвал сверток из клюва, он летел и летел, потому что вы просто не представляете, какое у этих древних аистов чувство ответственности!

В конце концов Фредерикс заметил под собой город, погруженный в хаос тьмы и снежного неистовства. В бесчинстве снежинок аист не увидел шпиля колокольни, услышал только, как хрустнуло его крыло и, словно мешок с песком, он рухнул вниз. Крик боли вырвался у него из груди, ребенок выпал из клюва и с высоты сорока метров полетел вниз, он кувыркался-кувыркался-кувыркался в воздухе и наверняка бы разбился насмерть, если бы не угодил прямиком во внутренний дворик пекарни: он шлепнулся точнехонько в огромный чан с тестом. Там он лежал и жалобно хныкал, пока на него наконец не обратили внимание.

— Боже мой, уже и дети с неба падают! — воскликнула жена пекаря и бросилась на улицу, чтобы извлечь из теста крошечное существо.

— Какой хорошенький ребенок, — сказал пекарь, когда она вернулась с ним в дом. — Ведь именно о таком мы с тобой так долго мечтали, правда, жена?

— Конечно, муженек, — ответила она, — но взгляни на его пеленку. На ней вышита корона. Это высокопоставленный ребенок, может, это ребенок самого герцога!

— Ты полагаешь, мы должны отнести его герцогу? — спросил пекарь.

— Ах… — вздохнула его жена, — давай лучше оставим его у нас. Мы его хорошенько спрячем.

В это же самое время герцог Органзии нервно ходил туда-сюда по комнате, то и дело смотрел на часы и приговаривал:

— Ничего не понимаю, аист, уже давным-давно должен был прилететь!

— Взгляни еще разок, может, он летит, — слабым голосом попросила его герцогиня, она прилегла на софу, потому что чувствовала себя неважно.

Герцог вышел на балкон и стал пристально вглядываться в небо. Ураган пошел на убыль, сквозь тучи пробивались косые лучи солнца, перед герцогом, как на ладони, раскинулся город с церковной колокольней, но аиста все не было, и не было! Наступил вечер, потом наступила ночь, но аист так и не появился, лишь на следующее утро прибыл гонец с письмом. В письме было написано, что аист со сломанным крылом лежит в больнице.

Герцог со свитой немедленно отправился туда. Там, в одной из палат, он нашел аиста с крылом в гипсе.

— Где мой ребенок?! — начал было герцог, полыхая гневом, но медсестра прижала палец к губам и прошептала: