* * *
Так случилось, что Андрей до рассвета просидел у костра с конюхами в ночном. Поначалу не собирался вообще в луга идти. Но даль и тишина затянули. Шагал берегом мелкой речушки Серебрянки, впадающей в Трубеж, и вдруг увидел как пролетели мальчишки на лошадях по заброшенной старой дороге, вдоль поля. Босоногие, чуть отвалившись назад, вытянув руки с поводьями, пацаны лихо подпрыгивали на неоседланных конях, которых опять, после войны, заимел ясеневский колхоз «Верный путь». Андрей знал — ребята в лугах не останутся, прибегут обратно, но это такая их радость отогнать в ночное лошадей.
И Андрей пошел дальше. Начались копны, затем по-царски возвысилась скирда, а за ней потянулся чистый скошенный луг, где и пасся колхозный табунок.
Стемнело, притихли наконец лягушки, квакающие в низинах мелкой реки, долетел сладкий запах молодого сена. Андрей свернул к костру, который светился в синей дымке, как волчий глаз…
Он никому не помешал у костра, напротив, все обрадовались ему, как-никак земляк, москвич. Вечер просидели тихо. Расспрашивали Андрея про Петра. Потом незаметно перешли на страшные истории из разных времен. Пекли картошку и молодую кукурузу.
Андрей сначала решил, что немного посидит и уйдет. Но его разморило, он задремал. А потом ели картошку, кукурузу. Зажглись на небе звезды. К костру, словно соблюдая очередность, подходили мелким шагом спутанные лошади, глядели на конюхов, а больше на него, на Андрея, как ему казалось, почему-то фыркали и неторопливо отходили. Наиболее назойливых отгоняли конюхи.
— Ну куды ты пойдешь, — говорили Андрею, — заплутаешь… Бери вот телогрейку, ложись у огня…
И Андрей лег.
Снился ему не костер и, как ни странно, не похороны и вообще не Ясеневка, а Ставрополь. Он сидит по-турецки, поджав под себя ноги, на ковре. Новоселье. Много молодых людей, они все смеются. А он умоляет: «Нельзя смеяться! Нельзя!» И тут же — он в карьере. Над ним огромный ковш с песком. Теперь он, напротив, кричит — «Можно сыпать, можно!» И видит, как из раскрывшегося огромного ковша сыплется ему на голову песок. Он горячий и очень долго сыплется. Но цвет — красный, как искра от костра. Но Андрею не страшно. Он ясно во сне сознает, что так надо.
Вдруг его начинают толкать. Он просыпается и слышит:
— Эй! Повернись-ка, брат, на другой бок. Сгоришь этак…
Лишь на рассвете Андрей ушел от конюхов.
Пройдя скирду, копны, свернул опять к Серебрянке и высоким берегом пошагал к селу. Солнце должно было появиться слева, за полями, за красным горизонтом. Кроваво горел восток, словно там ниже, в глубинах космоса, солнце воевало с чудовищем, гнало его раненого, от себя, чтоб появиться над землей и дать людям новый день.
Над головой вскрикнул жаворонок и смолк.
Мысль о новом дне походила на измену дню вчерашнему, который он, Андрей, не имел права забывать. Но с этим ощущением бороться не приходилось, — он понимал, конечно, что новый день неизбежен. Другая мысль его мучила. До смерти Петра Андрей с уверенностью говорил себе, что ему начинать все сначала не поздно, и только когда Петр заболел, Андрей надломился. А после посещения Волокова, после того злополучного вечера, как, сами того не желая, три философа-технократа принялись терзать и без того раненую душу Андрея, он окончательно понял, что живет не понимая времени, в некоем романтическом коконе, что лучшая его доля была бы оставаться военным или завгаром где-либо на периферии, и уж по крайней мере смешно и безрассудно менять трижды планы на будущее. Однако ещё теплилась в нем надежда, что и в науке ещё не поздно попробовать себя.
Надежды рухнули со смертью Петра. «Как можешь ты только начинать, когда одногодок твой все кончил?.. Нет, конец твоим началам. Конец», говорил себе Андрей, идя берегом реки. Он вглядывался вдаль, несколько раз споткнулся на кочках. С уходом Петра, оказывается, ушла и какая-то частица самого Андрея. Словно вот сейчас его выбросило на этот одинокий берег. Берег, правда, родной Андрею. Но что за Родина в одиночестве?..
Взошло наконец солнце — яркое, молодое, казалось, ничего не боящееся. Одинокие вскрики жаворонка в небе перешли в бесконечную трель.
Вся эта восхитительность нового утра, голоса проснувшейся природы смяли Андрея, он не мог ни радоваться, ни печалиться, замерла вся душа.
Увидел, что кто-то бежит ему навстречу, — по-женски, чуть разбрасывая ноги по сторонам и размахивая руками впереди себя. Короткие волосы метались за головой, как черное облачко.
Читать дальше