Корней Чуковский - Сказки. От двух до пяти. Живой как жизнь

Замечательно, что русский народ, руководясь своим тонким чутьем языка, нередко отвергает существующее русское слово и заменяет его иностранным. Одно время, например, казалось, что в нашей речи прочно утвердится слово кинолента. Но прошло года три, и это слово было вытеснено термином фильм.

И я нимало не тужу о том, что мы говорим (вопреки Шишкову и Далю):

лагерь, а не стан,

эгоист, а не себятник,

акушерка, а не повивальная бабка,

акварель, а не водяная краска эклиптика, а не солнцепутье,

маршрут, а не путевик,

корректор, а не правщик,

телефон, а не дальнеразговорня,

попугай, а не переклитка,

актер, а не лицедей,

гимнастика, а не ловкосилие,

и т. д.

Вопрос о том, какой из синонимов следует ввести в нашу речь, решается всякий раз по-другому: как подскажет нам чувство стиля, чутье языка.

Если в бытовой обывательской речи нас коробят все эти пролонгировать, лимитировать, аннулировать, консультировать, то отнюдь не потому, что они иностранные, а потому, что они вошли в нашу речь из обихода всевозможных канцелярий и на них слишком ясно видна казенная печать бюрократизма.

К счастью, наша общественность не слишком-то склонна считаться с гонителями иностранных речений.

Итак, оказывается, что засилье чужеязычных речений не грозит нашему языку ни малейшей опасностью, уж хотя бы потому, что никакого засилья нет.

Точно так же не способны испортить его те сложносоставные слова типа загс, управдом, сельсовет, которые начиная с Октябрьских дней хлынули в него широчайшим потоком.

Правда, среди этих слов попадаются порой отвратительные. Например, облупрпромпродтовары, которое так рассердило смоленскую жительницу Татьяну Шабельскую, что она вместе с гневным письмом прислала мне коробку витаминов, на которой без зазрения совести начертано это бездарное слово.

Я вполне разделяю негодование Татьяны Шабельской, но значит ли это, что нам подобает огулом, не считаясь ни с чем, осуждать самый метод образования слов из нескольких начальных слогов или букв?

Ведь многие из них уже успели войти в исконно русскую, бытовую и литературную речь: СССР, РСФСР, ЦК, вуз, комсомол, колхоз, трудодень. Они уже не кажутся искусственно склеенными, а живут такой же естественной жизнью, как, скажем, слова человек или азбука.

Справедливо сказал о них Эммануил Герман в 1919 году, то есть в то самое время, когда возникли лучшие из них:

Принято думать, что все эти новые словообразования возникли оттого, что «изменяющиеся дела» революции внесли в сознание русских людей столько новых, небывалых понятий.

«Наша революция, — пояснял И. Фомин в статье „Порча языка или болезнь роста“, — создала множество новых учреждений массового, всесоюзного масштаба, вызвала необходимость во множестве новых терминов, и чутье массы потребовало экономии языковых средств, заменив „агитационно-пропагандистский отдел“ — агитпропом, губернский комитет — губкомом, и т. д. Что это чутье не обмануло массы, видно именно из того, что полное название учреждения звучит подчас чуждо и непонятно, а близко и ясно новое слово. Это слово термин, и поэтому, если многие не сообразят, что такое „исполнительный комитет“, зато всякому будет ясно, если мы скажем исполком».

Это верно, но только отчасти. Конечно, в прежнее время, до революции, не было и быть не могло таких явлений, как ЦИК, Совнарком, Наркомпрод.

Но разве не примечательно, что точно такому же сжатию подвергались и те комбинации слов, которые существовали задолго до Октябрьских дней?

Вот несколько разительных примеров.

В России сберегательные кассы были учреждены в 1841 году, но лишь после 1917 года, то есть после того, как они просуществовали лет восемьдесят, они, подчиняясь новым темпам общественной жизни, стали именоваться в народе сберкассами.

Такова же участь Литературного фонда, который превратился в Литфонд. Литературный фонд был основан А. В. Дружининым в 1859 году, и в дореволюционное время ни у кого не было ни желания, ни надобности называть его сокращенно Литфонд.