Валентин Катаев - Сказки и рассказы

И только за волноломом, где густо синела чистая темная полоса открытого моря, издали казавшегося неподвижным, угадывалось вечное, неутомимое движение воздуха и волн.

«Оперативный простор!» – подумал Стрельбицкий, вместе с другими мобилизованными гражданами сбрасывая с плеча длинное бревно, которое с круглым, вкусным звуком ударилось о горячий булыжник и подскочило. Это было двадцатое бревно, которое они перенесли со склада на Платоновский мол, и прораб сказал:

– Перекур!

После каждого двадцатого бревна он говорил: «Перекур!» – и мобилизованные садились отдыхать, свесив ноги с высокой стенки и молча разглядывая сквозь слой воды розовую лапу старого якоря, вросшего в дно и покрытого мелкими ракушками. Часовой садился рядом и тоже смотрел на якорь, время от времени сплевывая в воду и с деланным равнодушием ожидая, когда начнут скручивать цигарки и предложат ему тоже закурить.

Отдыхали минут пятнадцать – двадцать, а то и все полчаса, и Стрельбицкий заметил, что прораб не очень торопится, хотя вид имеет чрезвычайно деловой, озабоченный. Он все время считал бревна, подписывал, приложив бумагу к развалинам стены пакгауза, какие-то документы, бегал по фронту работ – маленький, суетливый, в открытой рубашке апаш, желтых туфлях и твердой соломенной шляпе, сдвинутой с потного лба на затылок.

Впрочем, если на молу появлялось портовое начальство, – а начальство появлялось довольно часто: два элегантных брюнета в ультрамариновых пиджаках и кремовых теннисных брюках, с рулонами чертежей в руках и разноцветными карандашами в наружных карманах, а с ними офицер капитании, еще более элегантный и еще более черный, со шпорами на ботинках, множеством орденских ленточек и в громадной фуражке, расшитой золотом, – прораб замечал их издали и сейчас же начинал кричать страшным голосом:

– Встать! Построиться! Шагом арш! – и при этом так размахивал пачкой документов, что некоторые накладные вырывались из его рук и улетали, а он ловил их и продолжал кричать страшным голосом: – К чертовой матери с такой работой! Бездельники! Лодыри! Привыкли только митинговать! А в «Куртя Марциала» [108], на Слободку, не хотите? Живо отправлю!

После этого он рысью бежал к начальству и бойко докладывал по-румынски о движении работы на своем строительном участке.

На этом строительном участке, как понял Стрельбицкий, занимались восстановлением так называемых оторочек – деревянных причалов, построенных впереди каменной стенки набережной и разрушенных бомбежками во время обороны города. Работа несложная. Несколько артелей носили со склада бревна. Бригада плотников делала сваи, которые забивали в дно на место старых, разбомбленных. Такелажники крепили их железными скобами и настилали вдоль каменной стенки пол из дюймовых [109]досок, которые тут же и строгали. Рядом в котлах варилась смола, которой покрывали сваи. Немного поодаль, на самом краю мола, возвышался копёр [110]для забивки свай.

Народу на строительном участке работало много – человек полтораста, разбитых на артели. Сначала Стрельбицкого неприятно поразил образцовый порядок, царящий на участке. Строительные материалы были аккуратно сложены кучками и штабелями по всему фронту работ. Всюду были расставлены специальные вешки с номерами, отмечавшими каждую кучку и каждый штабель. Даже старые, разбитые и обгорелые сваи, вытащенные из воды, не бросали кое-как, а относили в отдаление и там складывали в большом порядке возле вешки со специальным номером.

«Ах, сукин сын! – с ненавистью подумал Стрельбицкий о производителе работ. – Небось при нашей власти ты так не старался. А теперь землю носом роешь, чтобы выслужиться перед этими гадами! Ну погоди, мы еще с тобой посчитаемся!»

Но через некоторое время, присмотревшись к работе строительного участка, Стрельбицкий заметил, что, несмотря на столь блестящую организацию фронта работ, – а вернее сказать, именно вследствие этой блестящей организации, – работа шла на редкость канительно и бестолково. Так, например, для того чтобы бревно превратить в сваю, его нужно было сначала перенести метров за двести к пильщикам, а потом обратно метров за двести к плотникам, а от плотников еще метров за полтораста к месту, где варилась смола, откуда сваю – опять же на руках – следовало нести метров на четыреста к копру. Что же касается копра, то после каждой сваи его нужно было передвигать вручную, что занимало очень много времени. Впрочем, копёр работал как-то странно: чугунная баба почему-то поднималась не на полную высоту, веревка часто срывалась, баба падала в воду, и ее долго приходилось вытаскивать, для чего вызывали водолазов.